Сердце Эрагона сперва остановилось, а потом бешено забилось: он начинал понимать, ЧТО видит перед собой.
А потом он внимательно посмотрел на те темные предметы, что стояли на каменных скамьях; гладкие, яйцевидной формы, они казались высеченными из камня различных цветов. Как и округлые предметы в нишах, они были разной величины, но вне зависимости от размера форма их была той самой, которую Эрагон узнал бы где угодно.
Волнение жаркой волной охватило его душу; колени подгибались от внезапной слабости. Этого не может быть! Ему и хотелось верить в то, что он видел собственными глазами, и страшно было, что все это может оказаться иллюзией, созданной, чтобы обмануть его надежды. И все же возможность того, что предметы, которые он видит перед собой, вполне реальны, вызывала в нем такую бурю чувств, что он, шатаясь, хватал ртом воздух и не мог вымолвить ни слова, настолько был ошеломлен и переполнен эмоциями. Сапфира реагировала примерно столь же бурно.
Затем уже знакомое Эрагону чужое сознание вновь коснулось его мыслей, и он услышал:
«Вы не ошиблись, птенчики. И глаза ваши вас не подводят. Мы — это тайная надежда нашего народа. Здесь лежат наши сердца сердец — последние свободные Элдунари на этой земле. А еще здесь более ста лет бережно хранятся яйца драконов, о которых мы все это время нежно и преданно заботились».
Несколько мгновений Эрагон не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Потом прошептал:
«Яйца, Сапфира… Яйца драконов!»
Она вздрогнула, и чешуя у нее на спине встала дыбом, словно от холода.
«Кто вы? — спросил Эрагон мысленно у незнакомого существа. — Откуда нам знать, правду ли вы нам говорите?»
«Они говорят правду, Эрагон, — услышал он голос Глаэдра. Золотистый дракон говорил с ним на древнем языке. — Я это знаю, ибо Оромис был среди тех, кто как раз и придумал план этого хранилища».
«Оромис?..»
Но ответить Глаэдр не успел — снова вмешался тот чужой разум.
«Мое имя Умаротх, — услышал Эрагон, и от этих слов у него голова пошла кругом. — Моим Всадником был эльф Враиль, возглавлявший наш орден, пока его не настигла злая судьба. Я говорю сейчас от имени всех остальных, но я не командую и не управляю ими. Многие из них были связаны с Всадниками, а многие и не были, и наши дикие собратья не признают ничьего авторитета, кроме своего собственного. — Это Умаротх сказал с легкой ноткой раздражения. — Было бы слишком сложно и неудобно, если бы все мы заговорили разом, так что мой голос — всего лишь инструмент, которым пользуются все остальные».
«Так ты… там?» — И Эрагон указал на серебристого человека с драконьей головой, по-прежнему стоявшего перед ним и Сапфирой.
«Да нет, конечно, — ответил Умаротх. — Это Куарок. Охотник на нидхвалов, проклятие ургалов. Чаровница Сильвари придумала и создала ему то тело, которым он теперь пользуется, ибо нам нужен был свой защитник на тот случай, если бы Гальбаторикс или еще кто-то из наших врагов вздумал пробраться в Свод Душ».
Пока Умаротх говорил, человек с головой дракона поднес правую руку к груди и открыл ее переднюю часть, словно дверцу буфета. Внутри у Куарока уютно устроилось пурпурное Элдунари, окруженное тысячами тонких, не толще волоса, серебристых проволочек. Затем Куарок снова закрыл дверцу у себя на груди, и Умаротх сказал:
«Нет, я вот здесь», — и он направил зрение Эрагона в сторону алькова, где лежало большое белое Элдунари.
Эрагон медленно убрал Брисингр в ножны.
Яйца и Элдунари. Эрагон просто не в состоянии был разом охватить всю огромность этого открытия. Мысли его текли медленно и казались какими-то вязкими, словно кто-то здорово огрел его по башке — что, в общем, и впрямь было недалеко от правды.
В полном восхищении он двинулся к тем скамьям, что были справа от него, потом, опомнившись, остановился перед Куароком и спросил у него как вслух, так и мысленно:
— Можно?
Человек с драконьей головой щелкнул зубами и слегка отступил, сделав пару сокрушительных шагов в сторону сияющей ямы в центре зала. Но меч свой он в ножны не убрал, и Эрагон постоянно помнил об этом.
Восхищение, удивление, восторг и чрезвычайная почтительность — все это смешалось в душе Эрагона, когда он приблизился к драконьим яйцам. Наклонившись над нижней скамьей, он судорожно выдохнул, не сводя глаз с золотисто-красного яйца высотой около пяти футов. Повинуясь внезапному порыву, он стащил с руки перчатку и приложил ладонь к поверхности яйца. Оно было теплым на ощупь, и когда он попытался установить с зародышем мысленный контакт, то почувствовал слабый невнятный ответ не успевшего еще проклюнуться детеныша.
Горячее дыхание Сапфиры коснулось его шеи, и он сказал ей:
«А твое яйцо было меньше этого».
«Это потому, что моя мать была не такой старой и огромной, как та дракониха, что отложила это яйцо».
«Да, верно, это мне и в голову не пришло».
Эрагон обошел все выставленные на скамьях яйца, чувствуя, как от волнения у него сжимается горло.
«Как их много!» — восторженно шептал он, прислоняясь к мощному плечу Сапфиры и чувствуя, что и она вся дрожит, с трудом сдерживая желание хотя бы мысленно обнять всех этих представителей ее расы. Однако же и ей тоже никак не верилось, что все это — реальная действительность, что глаза не обманывают ее.
Фыркнув, Сапфира мотнула головой, словно заставляя себя прийти в себя и осмотреть все вокруг более внимательно. Потом она вдруг издала такой рев, что с потолка посыпалась пыль.
«Как?! — мысленно восклицала она. — Как вы все сумели спастись от Гальбаторикса? Ведь мы, драконы, не прячемся, когда вступаем в сражение. Мы — не трусы, чтобы бежать от опасности. Объясните, как это получилось!»
«Не так громко, Бьяртскулар, или ты расстроишь малышей», — пожурил ее Умаротх.
Морда Сапфиры исказилась, и она прорычала:
«Тогда ты, старый дракон, расскажи нам, как это могло случиться».
Умаротх, казалось, некоторое время молча посмеивался, но, когда он начал отвечать, слова его прозвучали сурово, даже мрачно:
«Ты права, Сапфира: мы — не трусы, мы не прячемся, если уж начали сражаться, но даже драконы умеют лежать в засаде, выжидая, когда можно будет застать свою добычу или врага врасплох. Или ты с этим не согласна?»
Она снова фыркнула, но ничего не ответила, только поводила хвостом из стороны в сторону, как бы в знак согласия.
«И мы, в отличие от жалких фангуров или еще более жалких гадюк, не бросаем своих малышей на произвол судьбы, — продолжал Умаротх. — Если бы все мы тогда вступили в сражение за нашу столицу, нас бы всех и уничтожили. И тогда победа Гальбаторикса была бы абсолютной — как он, собственно, и полагает, — и наша раса навсегда была бы стерта с лица земли».