– Но я предпочла бы вернуться домой без помощи полиции.
– Во всяком случае, вы не возвращались домой и не были вблизи дома между шестью часами вечера и полуночью?
– Не была.
– Вы не были нигде до возвращения домой?
– Нет.
– А в какое время вы были в последний раз перед домом?
– Не знаю. Где-то днем.
– Вы подходили после полудня к крану водосборника?
– Вношу протест по той же самой причине, – вмешался Драмм. – Я продолжаю считать, что допрос ведется неправильно.
– Если высокий суд позволит, – ответил Мейсон, – миссис Бартслер показала, что вышла из дома сразу же после шести. У меня, наверное, есть право проверить правильность показаний, спрашивая, когда она была на разных участках своего владения?
– Отвожу протест, – решил судья с улыбкой.
– Когда вы были в последний раз у крана водосборника?
– У крана водосборника?
– Да.
– Вы имеете в виду кран для спуска воды внизу цистерны?
– Да.
– Я не подходила к нему несколько дней. Это значит, что я его не открывала, потому что вы ведь, наверное, это хотите знать?
– Сын Роберт, о котором вы говорили в своих показаниях, является вашим ребенком и ребенком вашего покойного мужа, Роберта Бартслера, рожденным приблизительно четыре месяца спустя после вероятной гибели отца?
– Да.
– Вы сообщили мистеру Язону Бартслеру о том, что он стал дедом?
– Вношу протест, неправильное ведение допроса, – вмешался Драмм. – Вопрос несуществен и беспредметен.
– Поддерживаю протест, – решил судья Уинтерс. – Вопрос явно относится к разговору, имевшему место три года назад.
– Нет, высокий суд, – ответил Мейсон. – Я спрашиваю, сообщала ли вообще миссис Бартслер свекру о рождении своего сына.
На лице судьи Уинтерса отразилось изумление:
– Вы ведь не хотите сказать, господин адвокат, что… Отвожу протест.
Элен Бартслер ответила ясным, спокойным голосом:
– Нет, я никогда ему об этом не сообщала. Мой свекор был всегда бесчувственным, самолюбивым отцом. Он никогда не любил собственного сына, не любил меня, не признавал меня членом семьи. Я считала, что ему нет никакого дела до рождения моего сына.
Судья Уинтерс наклонился вперед и спросил недоверчиво:
– Следовательно, этот человек вообще не знал, что у него есть внук?
– Я ему об этом не сообщала, – холодно ответила она.
Судья Уинтерс покачал головой.
– Прошу продолжать, – сказал он Мейсону, но смотрел все еще на Элен Бартслер.
– А вы связались с Язоном Бартслером после похищения сына? – спросил Мейсон.
– Нет.
– И в вечер убийства ничто не подсказывало вам, что Милдред Дэнвил отправилась к вам, на бульвар Сан-Фелипе?
– Нет. Я была уверена в том, что она приедет в дом Эллы Броктон.
– Благодарю, – сказал Мейсон. – У меня больше нет вопросов.
Судья Уинтерс наклонился над столом.
– У суда есть к вам несколько вопросов, миссис Бартслер. Если я правильно понял, вы решили отплатить Язону Бартслеру за то, что он не признавал вас членом семьи, скрыв от него факт рождения сына?
– Нет, высокий суд, я ничего не скрывала. Я просто не сообщила ему. Свидетельство рождения моего сына было составлено согласно правилам.
– Но вы никогда не сообщали об этом свекру?
– Нет, не сообщала.
– Чтобы отплатить ему за то, как он относился к вам?
– Нет, я сделала это в интересах своего сына. Его дед – человек жестокий и бессердечный. Он гордится своим цинизмом, для него нет ничего святого. Ему чужды всякие высокие чувства, он во всем усматривает лишь низкие побуждения. Я не хотела, чтобы сын Роберта знал своего деда. Я сделала это ради его собственного благополучия. Я не хотела, чтобы по деду мой сын судил о своем отце.
– Это был ваш единственный мотив?
– Да, высокий суд.
Судья Уинтерс вздохнул.
– Так-так, – сказал он тоном, свидетельствующим о том, что он вовсе не убежден. – Обвинение может вызвать следующего свидетеля.
Остальную часть дня заняли официальные показания. Первым Драмм представил суду эксперта по баллистике, который рассказал о серии пробных выстрелов, произведенных из пистолета, найденного в корзине с грязным бельем в квартире Дианы Рэджис. Сравнение под микроскопом отстрелянных пуль с пулей, вынутой из головы Милдред Дэнвил, показало их полную идентичность.
– Это вполне определенно доказывает, – заявил эксперт, – что смертельный выстрел был произведен именно из этого оружия.
После него на возвышение для свидетелей поднялся эксперт по дактилоскопии, который изучал отпечатки, найденные на пистолете. Показав снимки с большим увеличением отпечатков пальцев, он заявил, что все эти отпечатки оставлены одним человеком. Он представил следующие фотографии с отпечатками пальцев обвиняемой и стал долго и нудно сравнивать отдельные элементы.
– Мне удалось снять с пистолета, – монотонным голосом излагал он, – семь совершенно отчетливых отпечатков, из которых каждый имеет подобные элементы, какие имеются на отпечатках обвиняемой. Поэтому, без риска ошибиться, можно считать, что это она оставила отпечатки пальцев на пистолете. Что касается других, размазанных отпечатков пальцев на оружии, то хотя их нельзя идентифицировать, но количество сходных элементов позволяет с большой долей вероятности считать их также отпечатками обвиняемой. В то же время эти отпечатки не имеют отличающихся элементов, позволяющих отнести эти отпечатки к какому-либо другому лицу. Таким образом, идентифицированные отпечатки на пистолете являются отпечатками обвиняемой.
Было заметно, что свидетельство эксперта произвело большое впечатление на судью Уинтерса. Он не только внимательно слушал занудные, бесконечные выводы, но и старательно рассматривал фотографии отпечатков, сам сравнивая совпадающие элементы.
Это продолжалось до половины пятого, и заседание было отложено до следующего дня.
Возвращаясь с Деллой пешком из суда в офис, Мейсон рассуждал вслух:
– Плохо дело, Делла. Мы отлично знаем, что Элен Бартслер лжет. Она наверняка открыла кран, но нет возможности это доказать. Полицейские фотографии делались при вспышках, и фон неразборчив. Не видно, открыт кран или нет и течет ли вода из сборника. Может быть, я выжал бы из Элен правду, если бы обвинитель не предупредил ее о цели допроса. Ясно было, что потом она уже ни за что не признается.