Он снова повернулся к Беатрисе, и его доброе лицо сморщилось, как у ребенка, готового заплакать.
— Нижайше молю вас о прощении, мое милое дитя. Мне следовало бы догадаться, что столь очаровательное личико не может быть маской, за которой скрывается отвратительнейшее существо-женщина, претендующая на ученость.
Все ждали ответа Беатрисы.
— О ваше преосвященство, я не претендую ни на какую ученость. Правда, мой отец научил меня немного читать по-латыни, но сейчас я изучаю поваренную книгу, — тут она обезоруживающе засмеялась. — С вашего разрешения, я признаюсь в одном очень вольном поступке: сегодня утром я бросила в камин несколько латинских книг Мне было очень скучно сидеть над ними, ведь гораздо интереснее учиться печь пирог с дичью.
Епископ расцвел в улыбке.
— Весьма похвально. О, если бы некоторые головы постарше были бы столь же мудры. Он поклонился Генри.
— От души поздравляю вас. В наш развращенный век красота, скромность и здравый смысл — поистине редкое сочетание.
Неожиданно Беатриса заметила, что лорд Монктон буравит ее своими глазками, так похожими на глаза его матери.
«Он понял», — подумала она.
В гостиной старая графиня погладила ее по плечу.
— Умница! Не обижайтесь на беднягу Паркинсона. У него золотое сердце; но, к сожалению, он плохо воспитан. И сердился он на меня, а не на вас. Его мать служила в горничных у одной из моих теток, которая была синим чулком и к тому же настоящей фурией. Она позволяла моим кузенам дразнить его, когда он был стеснительным, неуклюжим мальчишкой, и он не может забыть этого. А теперь его собственные дочери помыкают беднягой, как хотят.
— Я прощен? — спросил епископ, склоняясь над рукой Беатрисы, когда она уезжала. — И вы не откажетесь принять мои искренние пожелания, чтобы ваши труды над пирогом с дичью увенчались полным успехом? Я убежден, что счастливцы, которые будут его вкушать, найдут его столь же достойным всяческого восхищения, как и прекрасную хозяйку, испекшую его.
Она сделала реверанс.
— Может быть, когда дело пойдет у меня на лад, ваше преосвященство окажет мне честь отведать мой пирог? Тогда и я буду знать, что прощена.
Не успела карета тронуться, как долго сдерживаемые чувства Генри вырвались наружу.
— Милая, ты была удивительна, удивительна! Если бы ты знала, как я тобой горжусь! Все говорили только о том, как великолепно ты держалась, когда Паркинсон был с тобой так груб. Как могла леди Монктон подвергнуть тебя такому… Знаешь, еще немного, и я вздул бы его, хоть он и епископ!
— Он не хотел меня обидеть, — ответила она. — Он просто не понял. Ты слышал, как он потом извинялся? Между прочим, я пригласила его как-нибудь пообедать у нас — надеюсь, ты ничего не имеешь против?
— Против? Но, дорогая, он и не подумает приехать!
— Леди Монктон собирается привезти его на будущей неделе. Он гостит у нее, и ему хотелось бы осмотреть старую церковь. Надо приготовить для них обед получше, и чтобы непременно был пирог с дичью: они оба любят поесть. Я уверена, что миссис Джонс не пожалеет никаких трудов. А ты позаботишься о вине, хорошо?
Минуту Генри сидел молча, открыв рот от изумления, затем снова пробормотал: «Ты удивительна», — и заснул, положив голову к ней на плечо. От него немного пахло вином. Очень осторожно она высвободилась, не разбудив его.
"Итак, — думала она, вглядываясь широко открытыми глазами в сумрак кареты и прислушиваясь к мирному похрапыванию мужа, — на этот раз обошлось.
Но когда-нибудь Генри узнает, что я читаю и что думаю, — нет, то, что я думаю, принадлежит мне. А в будущем — пусть узнает все остальное, когда уже нечего будет узнавать".
Страшный двойник, которого она начала бояться, снова принялся нашептывать беспощадные возражения и предположения.
«Это еще неизвестно. Лорд Монктон понял, что означает „Петро“. Он завтра же может заехать и открыть Генри глаза. А если нет, разве он не захочет, чтобы ему заплатили за молчание? Или ты думаешь, что люди хранят чужие тайны даром?»
«Чепуха. Кругом столько женщин, а я вовсе не красавица».
«Ты не красавица, но достаточно хороша собой. Сегодня за столом не было женщины красивее тебя, ты это знаешь. И он тоже».
«Это еще не так много».
«Достаточно молодости и нежной кожи. Что ты сделаешь, если он начнет тебе угрожать?»
«Наверное, буду отбиваться, как и всякая загнанная в угол крыса. Ах, все это глупости: он ничего не может сделать. Даже если ему удастся убедить Генри, муж не может развестись с женой только из-за того, что, по чьим-то словам, она читает дурные книги. Ни в чем другом меня обвинить нельзя. А от книг остался только пепел. Надо только придумать какую-нибудь ложь. Лгать легко, стоит только привыкнуть. Сегодня вечером это получилось у меня неплохо».
«Да, ты была в своей стихии. Мерзкая лицемерка, какое отвращение почувствовали бы к тебе отец и Уолтер!»
«Они не знают, что значит быть женщиной. Я дорого заплатила за свое убежище и не хочу его лишиться. И потом — у, меня сейчас хватает других забот».
Она снова начала считать: сентябрь, октябрь; и тошнота теперь каждое утро.
«Скулить не из-за чего. Ты всегда можешь покончить с собой, если захочешь. Да нет — где тебе! У тебя будет младенчик — милый, невинный младенчик-йеху с хорошенькими голубыми глазками, как… ты знаешь, у кого, и со ртом, как у Генри. И все будут поздравлять тебя».
Генри спал с открытым ртом. Она посмотрела на него и пожала плечами.
Могло быть и хуже. Это чудовище, как и Полифем, не слишком сообразительно.
Лорд Монктон сидел в будуаре матери и курил, пока она, как обычно, пила «на сон грядущий» ром с горячей водой. Они были хорошими друзьями, и он часто укрывался здесь от легкомысленной болтовни своей супруги. Порой они могли просидеть так целый час, не промолвив ни слова.
— Не слишком ли сильно вы нынче дергали дьявола за усы? — заговорил он.
— Была минута, когда я думал, что старик Паркинсон вот-вот проглотит бедную девочку живьем. А в следующую минуту, насколько я знаю Телфорда, у его преосвященства был бы расквашен нос.
Леди Монктон продолжала прихлебывать свой пунш.
— Я хотела ее испытать. Должна сказать, что она недурно выдержала экзамен.
— Превосходно. И Паркинсон — неплохая добыча. Но все-таки это было жестоко по отношению к девочке — ее первый званый обед.
— Я следила за ней, — хладнокровно ответила его мать. — Но я знала, что она с ним справится. Понаблюдай за этим ребенком, Том; конечно, она еще малое дитя и к тому же насмерть перепуганное, но она многое унаследовала от судьи Риверса — гораздо больше, чем ты думаешь, да и она сама тоже. И я не удивлюсь, если окажется, что кое-что перешло к ней и от старой ведьмы-француженки. Дай ей три-четыре года, чтобы подрасти, и младенца, чтобы остепениться, и — если только я не очень ошибаюсь, — она сумеет обвести вокруг пальца самого сатану и всех присных его.