— Помоги мне приладить кобуру, — попросил он меня, болезненно морща лоб.
— Дудки! — заявила я. — У тебя просто патологическая страсть к стреляющим машинкам. Не забывай, что в аэропортах стоят «рамки».
Овалов ошеломленно посмотрел на меня и хлопнул себя по лбу.
— Идиот! — сказал он, заливаясь радостным смехом. — Я же лечу в Берлин!
На секунду у меня появилось жгучее желание приложиться разрядником к его лбу. Но в комнате был еще один человек, которому этого хотелось гораздо больше, чем мне. Внезапно очнувшийся пастор удивительно быстро сориентировался в обстановке и, точно подброшенный с пола пружиной, бросился на Овалова, который в этот момент путался в его брюках. Я опоздала на какое-то мгновение — голый разъяренный пастор, точно снаряд, промчался мимо меня и врезался в Овалова. Я едва успела в падении, как это делает игрок в американский футбол, заблокировать его голые волосатые ноги, и мы все трое живописно и шумно повалились на пол. Я услышала страшный хрип — это пастор со смертельной ненавистью сжимал пальцы на горле Овалова. Лицо несчастного посинело. Преодолевая омерзение, я вцепилась герру Ланге в мошонку, выкрутив ее по часовой стрелке. Он завопил, как раненый зверь, и отпустил свою жертву. Корчась и извиваясь, он попытался лягнуть меня в лицо. Не знаю, удалось бы это ему, но в этот момент в события вмешалась Анна. Она подскочила к пастору сзади и с размаху обрушила на его голову бутылку с коньяком, которая от удара разлетелась вдребезги, усыпав дорогой ковер стеклянной крошкой. Глаза герра Ланге закатились, и он повалился на спину, обмякший и неподвижный, как труп.
Овалов медленно сел, хрипя и мотая головой. Анна опустилась возле него на колени и с тревогой всматривалась в его искаженное лицо. Он постепенно приходил в себя и даже попытался наконец улыбнуться. Я наклонилась над поверженным пастором и пощупала его сонную артерию — он, к счастью, был жив. И тут нервы у Анны сдали — она упала в кресло и разразилась слезами.
За всей этой суматохой мы проворонили самый интересный момент, и только звук хлопнувшей входной двери заставил нас всех оцепенеть. Даже Анна вздрогнула и, истерически всхлипнув, оборвала плач. И тут в комнату вошел Чернов.
Картина, представшая его глазам, заставила его обратиться в соляной столб. Он застыл на пороге, открыв рот и вытаращив глаза. На его лице были написаны ужас и недоверие, словно он увидел летающую тарелку.
Зрелище, действительно, было не для слабонервных — рыдающая любовница в выходном платье, полуодетый мужик, надсадно хрипящий возле ее ног, еще один мужик, вовсе голый, валяющийся на полу без признаков жизни, битое стекло, кобура с пистолетом и пропитавший все вокруг терпкий аромат коньяка…
Никто не решался заговорить первым. Наконец Чернов словно проснулся и сунул в карман связку ключей, которую все еще сжимал в кулаке. Затем он открыл рот и разразился негромким, каким-то даже жалобным матом. Он никак не мог остановиться, видимо, мысли мешались в голове, и я пришла ему на помощь.
— Для начала я на вашем месте задала бы вопрос: «Что здесь, черт возьми, происходит?» — подсказала я.
Чернов впился в мое лицо злыми глазами и на секунду умолк.
— И что же здесь, черт возьми, происходит? — кривя тонкие губы, наконец процедил он. — И кто ты такая, черт тебя дери! — Он угрожающе шагнул в мою сторону и вдруг запнулся. — Стоп! А ведь я тебя знаю! — с неприятным удивлением произнес он. — И какого тогда хрена спрашивать, что происходит?! Там, где ты — всегда лупят из пистолетов и бьют бутылки, верно? Готов поспорить, что во дворе тебя поджидают какие-нибудь дуроломы с гранатометом. Угадал?
— Почти, — скромно сказала я.
Господин Чернов прошел к свободному креслу и устало опустился в него.
— Эх, Анна, Анна, — безнадежно произнес он. — Сколько с тобой хлопот! Ну где ты опять подцепила этих шизиков? Почему ты совсем не думаешь обо мне? Ведь у меня бизнес, у меня репутация, черт возьми!
— Я же не знала, что ты сегодня придешь, — жалобно всхлипнула Анна.
Господин Чернов обвел нас всех неприязненным, но уже вполне осмысленным взором.
— Это ваше счастье, — веско сказал он. — Это ваша большая удача, что я пришел именно сегодня! — Он повернулся ко мне. — Что вы собираетесь делать с трупом?
— Он не труп, — заступилась я за пастора. — Но делать что-то надо. В этой квартире его оставлять нельзя.
— В этой квартире, — жестко сказал Чернов, — через два часа не останется никого. Я снимал ее через посредников и на чужую фамилию. Надеюсь, это хоть немного оградит меня от неприятностей.
Он достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. На лбу его появилась строгая складка.
— Алексей? — крикнул он в трубку. — Слушай сюда. Немедленно найди мне грузовик. Нужно перевезти мебель. И ребят человека четыре. Только ребят исключительно толковых, ты понял меня? Смотри! Пусть подъезжают на Тихонова, семнадцать, в двадцать четвертую квартиру. За час-полтора нужно управиться. Заплачу по высшему разряду, но чтобы ни одна собака рта не раскрывала, понял? Ну, действуй.
Он спрятал трубку в карман и опять принялся пристально рассматривать нас.
— И как часто, господа, вы собираетесь и дальше вмешиваться в мою личную жизнь? — негромко поинтересовался он наконец.
— Не стану клясться, — ответила я, — но скорее всего больше мы не увидимся. Вот этот господин уезжает за границу. Надолго. Только чтобы он благополучно убрался отсюда, ему нужно подбавить немного лоску — постричь, навести румянец, понимаете?
— Не возражаю, — сказал Чернов, мельком взглянув на Овалова. — Можете напоследок даже выкупать его в моем шампанском, а то у него сейчас действительно какой-то простоватый вид. И кто же займется парикмахерскими работами? Анна? Я так и думал. Анна у нас — добрая самаритянка. Ну что ж, если это и в самом деле последний раз — разрешаю. Только уж обработай его на славу, а то тормознут его, не дай бог, у трапа — мы потом от него до самой смерти не отделаемся.
Голова у Чернова соображала, и в проницательности ему было трудно отказать. Кроме того, он оказался не брезглив и великодушно согласился помочь мне нарядить пастора в костюм Овалова. Пока мы обрабатывали герра Ланге, сам Овалов облачился в его наряд и удалился наводить грим.
— Не сочтите меня невежливым, — сказал мне Чернов. — Но мы с Анной уедем отсюда вдвоем. Вы будете выпутываться сами. Достаточно того, что я избавлю вас от забот об этом несчастном, — он легонько пнул лежащее тело носком ботинка.
— Не беспокойтесь, — сказала я. — Наш план не предусматривает использования постороннего транспорта. Мы уйдем на своих двоих.
— А вы — интересная женщина, — вдруг сказал он, будто только что меня увидел. — Может быть, оставите телефончик?
— Нет уж, — покачала я головой. — Уговор есть уговор.
Чернов усмехнулся и прошел к бару. Вернулся он с бутылкой коньяка и двумя бокалами.