Я успела. И началась утомительная, почти бесконечная «гонка с препятствиями». Сначала — по пути в Душанбе — автобус досмотрели четыре военных патруля. Затем — по пути из Душанбе в Ташкент — нас шестнадцать часов продержали в раскаленном, несмотря на октябрь, автобусе пограничники вкупе с узбекской таможней. В общем, в Тарасове я появилась ровно через девятнадцать суток после отъезда в Таджикистан.
Вышла на аварийную связь с Громом, получила приглашение встретиться в 18.30 и пошла в Комитет солдатских матерей.
— Ну, Юлия Сергеевна, вы и наездились, наверное, — с подковыркой спросила Светлана Алексеевна. — Небось до самой Африки добрались?
Интуиция, какое-то шестое чувство, подсказало мне, что это — шутка, и я попробовала с достоинством выйти из трудной ситуации. И не смогла. Потому что это была почти правда.
— Вы не поверите, я только на таможнях провела… — я прикрыла глаза… — сорок… шесть часов. Да. Почти двое суток. Это — полный кошмар.
— Что, сильно там русских притесняют? — сразу придвинулись ко мне поближе наши женщины.
Я задумалась.
— Нет, наверное… не знаю… Ко мне за три недели даже не пристал никто.
Женщины разочарованно отодвинулись.
«Если не считать похищения», — усмехнулась я про себя.
— Как ваши выборы, Светлана Алексеевна, — поинтересовалась я, и женщины дружно, как по команде, притихли.
Вместо ответа Светлана Алексеевна молча протянула мне местную газету. Дела у моей шефини шли совсем плохо. Конкурирующий с ней в битве за место в Госдуме подполковник запаса, несмотря на всю свою неустанно декларируемую порядочность, дал своим помощникам карт-бланш, и те начали оголтелую кампанию против Светланы Алексеевны. В этой газете было написано про ее предполагаемые попытки решить личные проблемы за счет комитета, а значит, и за счет избирателей, про то, что личная жизнь Светланы Алексеевны уже дважды не удалась, и поэтому в Госдуме ее интересуют только мужики с лишними «бабками».
Как мне потом рассказали, столкнувшись с такой грязью в первый раз, Светлана Алексеевна проплакала полдня, закрывшись в своем кабинете. Но теперь она взяла себя в руки и даже пыталась по этому поводу шутить. Сотрудницы утешали шефиню как могли.
Я посмотрела, кто подписал материал, и вздохнула. Это был Сережа… Талантливый журналист проходил по «нашему ведомству». Он был на короткой ноге с людьми, которые нас интересовали, и я по долгу службы знала, что его изрядно «напрягли на бабки» местные бандиты. Бедолага решил купить квартиру и даже нашел через риэлторскую фирму подходящий вариант, но когда узнал, сколько составят проценты за услуги, решил риэлторов «кинуть». Он все просчитал правильно: уговорил хозяина снять квартиру с продажи, а через две недели тихо оформил сделку. Ему бы все сошло с рук, если бы кто-то случайно не увидел его в регистрационной палате и не стукнул риэлторам. Обиженная фирма вышла на свою «крышу», и парня крепко прижали.
Талант талантом, а журналист оказался трусоват, ссориться с «местечковыми авторитетами» не стал и долг за собой признал. Теперь он, как мог, зарабатывал на избирательной кампании, а, как я слышала, платили там неплохо — от четырехсот до двух тысяч баксов в месяц. Если ему удастся продержаться до конца кампании, он, по грубым прикидкам, сможет расплатиться почти по всей сумме. Вот и старается.
— Ладно, Светлана Алексеевна, не расстраивайтесь, бог его накажет, — попыталась я утешить шефиню.
— Как он мог… такое… Какое его дело?.. — попыталась сказать что-то Светлана Алексеевна, но не выдержала, разрыдалась и убежала в свой кабинет.
«За порядочность нынче не платят, — вздохнула я про себя. — Платят за непорядочность. Вот и смог. И с ним можно — только его методами». Я вспомнила свой давний разговор с Громом; я тогда только вышла из учебки.
— Леонид Андреевич, — спросила я тогда. — Как быть с подлостью? Если, чтобы победить, нужно поступить так же подло?!
— Сделай эту подлость и получи свою победу.
— А если не хочется?
— Тогда ходи и гордись, что не упала так же низко.
— По-моему, и то, и другое — проигрыш, — покачала я головой.
— А по-моему, — не согласился со мной Гром, — единственный проигрышный вариант — это не делать ничего: самый прямой путь в «вечные жертвы». Вас же этому учили! Или нападай, или удирай. Только не стой полным остолопом и не жди, когда другой возьмет ответственность за твою жизнь.
Я тогда не признала правоты Грома, но теперь все шло к тому, что он прав.
Я прокрутилась в комитете до конца дня; подобрала «хвосты», подготовила юридически выдержанные документы по всем текущим проблемам и пошла на встречу с Громом.
Я рассказала ему все: и про судьбу Аладдина, и про похищение, и про свою радиограмму, и про бегство, и про баксы и даже про документы, от которых я избавилась на раскаленном таджикским солнцем чердаке. Он слушал, ни разу не проронив ни слова. Но когда я закончила, Андрей Леонидович имел вид совершенно оцепенелый.
— Прости, Юлька, — после долгой паузы выдавил он. — Я не думал, что так обернется, — и снова замолчал. — Мы ведь… с ним вместе учились.
— С Аладдином?
— Что? А-а, ну да, с Аладдином. — Он горько вздохнул. — А видишь, как все обернулось… Ну ладно. Ты хоть знаешь, кто такой Камышин?
— Нет, а что?
— Вчера его назначили в ФСБ — в Москву, заместителем к Шкуропатову.
Теперь настала и моя очередь оцепенеть.
— И-и… что теперь делать? — задала я, может быть, самый дурацкий вопрос за всю свою жизнь.
— Ну, что молчать — это точно. Я не знаю, может быть, на него этот Хафиз и работал… а может быть, и нет. Не знаю. Здесь больше вопросов, чем ответов. Вот то, что от поклажи избавилась — молодец. Хотя, лучше бы ты не брала ее совсем.
— Пожадничала! — покаялась я. — Я такого уровня документы первый раз в жизни увидела!
— Ты хоть в перчатках работала? — обреченно спросил Гром.
— Смеетесь? — так же обреченно вопросом на вопрос ответила я.
— Тогда жди.
— Чего?
Гром развел руками:
— Это, как старая мина на взводе, может сработать, а может так и сгнить — дотла… Не знаю…
Я пригорюнилась.
— Ладно, не расстраивайся. Конечно, у Камышина возможности широкие, но на тебя он вряд ли выйдет. И, знаешь, я никогда не одобрял все эти твои диверсионные замашки, но пущенными по ветру складом и заводом ты можешь гордиться…
— Это что — прощание? — заподозрила я.
— Ну что ты?! — натужно рассмеялся Гром.
Я пришла домой, взяла пульт и мягкую пушистую китайскую пантеру, улеглась на диван и включила телевизор. Толстый дядька напыщенно рассказывал о задержании крупной партии наркотиков — двух килограммов героина. В передаче то и дело упоминались чеченские фамилии, и я догадалась, что это долбят группу того самого Исмаила, которого, как показал под наркозом Хафиз, «сдали», чтобы Муса или Камышин могли занять его место.