Я появилась в своем комитете, положила на стол Светлане Алексеевне справку из больницы, конечно, нашей, тарасовской, — Гром сделал, и прошла за свой стол.
Моя шефиня, похоже, совсем сломалась. Журналист Сережа старался, что называется, не за страх, а за «бабки», поливал противников своего подполковника грязью направо и налево и разошелся до такой степени, что Комитет солдатских матерей полным составом уже всерьез подумывал, а не подать ли на Сережину газету и на Сережу лично в суд.
— Что скажете, Юлия Сергеевна? — как к главному специалисту в судебных делах обратились ко мне.
— Подать в суд можно, — согласилась я. — Только надо понимать, что мы имеем дело не с Сережей, а со стоящими за ним соратниками подполковника Смирнова.
— Да кто такой этот Смирнов?! — возмутились наши женщины. — Всю жизнь в штабе просидел, штаны протирал, а теперь строит из себя народного защитника!
— В том-то все и дело, — печально усмехнулась я. — Будь он действительно честный боевой офицер, его в порошок стереть — раз плюнуть. А штаб — дело тонкое…
Через час я позвонила Сереже.
— Сереж, — сказала я в телефонную трубку. — Разговор есть.
— Какой? — сразу насторожился Сережа. — И кто вы такая?
— Юлия Сергеевна Максимова, юрисконсульт Комитета солдатских матерей.
— А-а… — совершенно хамским тоном протянул Сережа, и я сразу почувствовала, как он расслабился там, за своим редакционным столом, развалился и подмигивает своим девочкам-наборщицам. Мол, глядите, как я ее сейчас уделаю!
— Ты Мухе за квартиру уже все выплатил или счетчик еще натикал? — спросила я и сразу же поняла, что попала в десятку.
— Ап… А… — начал ловить воздух ртом Сережа — видно, он полагал, что в эту священную тайну в городе не посвящен никто.
— Жду тебя в 14.00 в кафе «Меридиан». Я подойду к тебе сама. Не придешь, тебе же хуже. Ты меня понял?
Сережа все еще ловил ртом воздух.
— Не слышу ответа. Ты меня понял?
— П-понял, — выдавил он, и я положила трубку.
Я нажала на самое больное его место. Оглашая мельчайшие подробности, вплоть до интимных, жизни своих жертв, сам Сережа смертельно боялся огласки некрасивых деталей своей жизни. Нормальная человеческая реакция.
Конечно же, Сережа пришел. Я вошла в кафе и сразу же увидела его. Красивый, курчавый, но уже слегка лысоватый парень держал в руках свою газету. Я помнила этот номер — в нем была самая паскудная из всех статей, которые он написал.
Я села за столик. Сережа встрепенулся и, пытаясь сохранить достоинство, начал:
— Вы не имеете права! Вы же юрист! Я ничего не нарушил! А вы не должны…
Я бы сама не поверила, если бы не засекла время. Его монолог длился двадцать две минуты. Я просто молчала. Наконец он выдохся и вопросительно уставился на меня. Скорее всего он сейчас спросит что-то типа «Чего вы хотите?»
— Это ведь еще не все, — тихо сказала я. — Я по долгу службы в военкомат заглянула, дело твое подняла…
Сережа насторожился.
— Там до сих пор справочка лежит о твоей тяжелой болезни. И никто так и не знает, что она подложная — чтобы в армию не ходить…
— Она настоящая, — смутился Сережа.
— Да? — удивилась я. — Конечно, настоящая, если не знать, что Лев Абрамович в Израиль уехал на месяц раньше, чем эту справочку подписал.
Сережа густо покраснел.
— У меня на тебя еще кое-что есть, — добивала я Сережу. — Не думай, что только ты компромат можешь находить. Я сама тебя даже и трогать не буду, а вот тем людям, которых ты уже обидел, моя информация может очень понравиться.
Теперь наш разговор складывался совсем по-другому, а его монолог был короче. Его глодал страх. Сережа изо всех сил пытался сохранить достоинство, но все, что он сейчас выдал, было, по сути, актом капитуляции.
— Меня это устраивает, — кивнула я. — Только не забудь про личные извинения.
— Конечно, — обрадовался журналист. — Я к ней зайду.
Он явно не хотел извиняться в общественном месте и поэтому так быстро предложил сделать это в комитете.
— Так как твои дела с Мухой? — еще раз спросила я.
Сережа позеленел. Он думал, что с этим покончено.
— А… почему вас это интересует? — сглотнул он.
— Я задала вопрос, — жестко напомнила я.
Сейчас я его просто ломала. Он выглядел вполне для этого созревшим, ведь до меня большую работу в этом направлении уже проделал Муха.
— Неважно.
— Сколько должен?
— Восемьсот баксов.
— И что — не у кого занять?
— Я уже на квартиру и так занимал, у кого мог, — сглотнул слюну Сережа. — Теперь — все.
— Когда отдавать?
— Завтра вечером.
— Если поработаешь на меня лучше, чем на Смирнова, я тебе их дам. Двести заплачу за работу и шестьсот дам взаймы на два месяца.
— Что делать надо? — совсем упал духом Сережа. Я думаю, он сейчас представлял, как я предложу ему обмазать дерьмом, предположим, главного «кормильца» — Смирнова… Или, не к ночи будь сказано, самого губернатора…
— Мне нужна антивоенная статья хорошего московского уровня с предвыборным уклоном. Без расчета на то, что ее напечатают.
Сережа сразу просек соблазнительность варианта. Это был тот самый случай, когда можно дать себе полную «творческую» свободу, без расчета на личные пристрастия редактора и необходимость кого-то жалеть или обходить.
— Вот перечень возможных ссылок, вот общая схема — ее можешь поменять… Главное — хлесткие заголовки, емкие формулировки и запоминающиеся сравнения. Убивать надо только наповал. Ты понял?
— Но здесь нет конкретных имен…
— Ты, главное, прояви полет фантазии. А фамилии я вставлю. На компьютере работаешь?
— Да.
— Завтра здесь в это же время я получу от тебя дискету, а через два часа, если мне понравится, ты получишь деньги.
Сережа закивал и, не прощаясь, сорвался с места. Я видела, что внутри он уже работал, придумывая самые хлесткие сравнения и самые убийственные формулировки.
На следующий день я даже не пошла на работу. Я ходила по городу, смотрела в человеческие лица и удивлялась тому, какие они все разные… Я встретила девочку с необычайно взрослым, мудрым взглядом, юношу, разглядывавшего мир с непосредственностью четырехлетнего малыша… Но большей частью мне почему-то попадались хмурые усталые лица, и я подумала, что это, наверное, потому, что им давно не приходилось ходить по самому краю, когда в тебе собирается каждая жилка и тебе уже не кажется, что потеря тридцати копеек или даже двух тысяч долларов — главная потеря в твоей жизни.