А через день очнулась дочурка их. Через месяц – из больницы выписалась. Уже, слыхивал, и деток воспитывает.

Вот и сейчас, спустя двадцать лет, чувство такое же. Понял я – чудо снова увижу. Смотрю, парнишка этот к распятию побежал. Обнял его, что-то сказать хочет. И чудится мне – понимаю его. За мамку просит. Случилась беда какая-то. Бабушка, понятное дело, успокаивать его начала было. Совестно ей стало, что шумит он в храме. Да я остановил. А потом снова шепот этот услышал: «Ей пора. Она уйдет туда, где ей будет хорошо. Она будет ждать тебя. Вы снова будете вместе».

– Господи Всемогущий, велики дела твои!

Я понял, дядя меня не слышит. Он недоволен, что тогда я ушел. Но я не виноват! Правда. Меня отвели в сторону. Мне просто не поверили. А еще обиделись, что я нарушил обряд. Но дяде было все равно. Я уже хотел отвернуться. Я хотел отойти, но дядя вдруг открыл глаза.

– Ей пора, – прошептал он. – Она уйдет туда, где ей будет хорошо. Она будет ждать тебя. Вы снова будете вместе.

Его деревянные веки закрылись. Снова стало тихо.

– Он сказал, что мама уйдет, – позвал я бабушку. – Он сказал, что я не буду один. Он сказал, что забирает маму к себе на небо. Из мамы не сделают чучело. Мама не попадет в лапы Хозяина Задверного мира!

– Костя, что с тобой? – почему-то испугалась она.

– С ним все в порядке, – успокоил ее мужчина в черном. – Он разговаривал с Ним.

Зазвонил телефон. Бабушка достала его из сумки. Она побледнела. Потом очень медленно прислонила к уху. Так она стояла долго-долго.

Наконец бабушка словно очнулась ото сна. Медленно осмотрелась по сторонам и тихо-тихо прошептала:

– Дочка. Доченька.

Затем она упала на колени и посмотрела на меня:

– Мамы больше нет.

* * *

Темно. Одиноко и страшно. Даже ночью в комнате больше света, чем здесь.

Я знаю это место. Оно разное. Светлое или темное. Я люблю его, когда светло. Когда темно – боюсь. Мой друг тоже. Он приходит, когда светло. Темнота пугает его. Она холодная. Она прячет что-то страшное.

Свет!

Я слышу, он близко. Он скачет. Я не дышу. Я жду.

Много раз я видел, как он появляется. Прямо из воздуха. Он скачет, отскакивая от него. У моего друга нет тени. У всех есть, а у него нет.

Я хочу достать его. Я бегу. Я тянусь. Но у меня ничего не выходит. Я знаю: когда-нибудь у меня это получится. Тогда изменится все. Но сейчас не время. Я почувствую, когда придет пора.

Папа

Тот телефонный звонок окончательно выбил меня из колеи. Всего три слова: «Ее больше нет». И все. Весь мир остановился. Все стало каким-то бессмысленным и бесполезным. Юля ушла, и жизнь потеряла всякий смысл. Совсем.

Ее больше нет. Я больше никому не нужен. Теперь даже выслушать меня будет некому. Я один. Совсем.

Сначала я испугался, что Хозяин Задверного мира опередил того дядю на кресте. Маму привезли домой. Из нее сделали чучело. Как из тех зверюшек. Только лежала она в большой деревянной коробке. Все ходили и смотрели на маму. Точь-в-точь как в той комнате. Мне было жаль ее. Я плакал.

Когда в дом вошли те дядьки, я испугался. Я понял: они заберут маму. Заберут, чтобы поставить в ту комнату. Заберут, чтобы все могли на нее посмотреть. Но я не хочу, чтобы она была там! Я хочу, чтобы она попала на небо. Я хотел помешать этим дядькам. Правда! Ведь тот мужчина на кресте обещал! А если обещал – значит, надо делать.

– Отдайте маму! – закричал я им. – Стойте! Я не хочу, чтобы на нее все ходили и смотрели. Я хочу, чтобы она попала на небо. Там всем хорошо. Я хочу, чтобы маме тоже было хорошо.

Меня остановила бабушка. Она тоже не хотела, чтобы маму забрали. Она тоже плакала. А еще Оля. Больше не плакал никто.

Бабушка просто взяла меня за плечи. Потом прижала к себе и долго-долго стояла так. Наверное, она знала: нельзя отобрать добычу у Хозяина Задверного мира.

Потом мы ехали куда-то на машине. Папа, Сережа, я, бабушка и Оля. Она вернулась. Она поняла, что мама ушла. Она поняла, что теперь меня некому любить. Я сидел между ней и бабушкой. Мамы нет. Зато есть бабушка и Оля. Значит, я не буду один.

Мы приехали на кладбище. Мне здесь не понравилось. Здесь печально. Здесь тихо и безлюдно. Здесь нет жизни. А еще повсюду из земли торчат кресты. Им тоже здесь не нравится. Совсем. Иначе почему они такие серые и грустные? Не то что в деревне.

Когда мы приезжали к бабушке, она водила нас на кладбище. Оно было другим. Совсем другим. Там не было так тихо. Там пели птицы. Там было много деревьев. А еще совсем рядом – дом Хозяина Оранжевого Мячика. Я вспомнил! Это называется церковью! Но в деревне он пел. Бабушка мне объясняла, что это звенят колокола. Но мне казалось, что поет сама церковь. А в городе колокола не звенели. И в городе плохо, не то что в деревне. Почему маму не отвезут туда?

Все грустные. Им жаль маму. Всем. Меня не жаль никому, кроме бабушки и Оли. Жалость – это обряд. Сейчас им всем положено жалеть маму. Почему? Потому, что здесь так заведено. Потому, что это – кладбище.

Я вспомнил наше кладбище. Там, где мы похоронили попугайчиков. У дерева рядом с домом. Мы завернули их в носовые платки и положили в ямки. Маме тогда тоже было жаль их. Очень. Она плакала. Сережа с папой – нет. Они не пошли с нами. Я тоже плакал. Мне было жаль маму.

Потом я часто приходил на наше кладбище. Мне было интересно увидеть, как попугайчики улетят на небо. Каждый раз я приходил туда и смотрел на холмики. Ведь если они улетят, я это увижу. Им же надо будет сначала выкопаться из земли! В то утро я понял: они улетели – оба холмика были разрыты. Только почему-то рядом было много перьев.

Бабушка говорила, что человек остается под землей. А еще, что он уходит на небо. Но как? Как человек может быть сразу в двух местах? Для меня это было загадкой. И теперь я знаю ответ. Внутри каждого живет еще один человек. Он-то и оставляет в земле перья, когда уходит на небо!

Попугайчики улетели на небо, и им там теперь хорошо. Иногда мне кажется, что я вижу их. Где-то там, высоко-высоко! Выше любого из домов в городе. Они смотрят на меня. Они улыбаются.

Коробку с мамой закрыли крышкой. Потом опустили в длинную узкую яму и засыпали землей. Я понял: Хозяин Оранжевого Мячика и тот человек на кресте услышали меня. Они обхитрили Хозяина Задверного мира. Они забирают маму к себе на небо. Из нее не сделают чучело. На нее не будут смотреть разные тети и дяди. Ей будет хорошо! Я улыбнулся. Первый раз за много-много времени.

Бабушка

Уж и сердце разрывалось, на Костика глядя. Он один по Юленьке-то и плакал. Не то что сухаря эти два. По дому что привидения ходят: бледные, злые.

Хоть бы слезинку-то одну проронили! Хоть бы пожалели!