В самом же деле здесь другая причина была. Внук наконец-то ума набрался и однажды втайне от бабки отписал деду, мол, нынче на алмазах денег не заработать и хаты не построить, свадьбы не сыграть, теперь хорошо живет тот, кто шаманить умеет и деньги к себе притягивать. Дескать, бросил я работу в алмазной трубке и поступил в высшую шаманскую школу на учебу – дар у него какой-то там прорезался. Тогда же повсюду открывали духовные семинарии, академии, медресе там всякие, ну а у них, в Якутии, естественно, институт белых шаманов. И еще предупредил Юрка, ты, мол, дед, про это ни бабке, ни Оксане не говори – не поймут или, чего доброго, испугаются. Короче, с тех пор на зависть Сове и началась у Курова с внуком тайная переписка. Так что Степан Макарыч чувствовал себя хозяином положения, однако удовлетворения не испытывал, ибо подозревал, что Юрко, скорее всего, высмотрел там какую-нибудь якутскую шаманку, женился и этот факт скрывает даже от деда. Он-то по опыту знал, какие они прилипчивые, девки ясашные, особенно к начальникам льнут, а шаман у них и раньше считался самым главным начальником.
Поди, еще правнуки появились, узкоглазенькие…
И вот теперь, выслушав бабкин обвинительный причет, Куров выключил телевизор, промешал угольки в печи и, убедившись, что угару не будет, даже если старухе вздумается трубу закрыть (мало ли что ей в голову взбредет!), улегся спать. А сон ему приснился такой, как Юрко в письме описывал, если его скоро назначат верховным шаманом. Привиделось, будто уже назначили, и теперь внук живет в белом чуме, ходит в белых, с красными узорами из бисера, одеждах, соболями отороченных, и ездит на тройке белых же оленей, если по тундре, а если по дорогам, то на черном «мерседесе» с охраной – как патриарх у нас. И везде ему почет и уважение, ибо постиг он высшую магию шаманства и с помощью белого бубна с золотыми колокольцами изгоняет из пределов Сахи-Якутии злого духа, имя коему Арсан Дуолайя…
Куров и проснулся от звука этого бубна, однако прислушался, а это Сова в перегородку стучит, но не кулаком, как всегда, а осторожно, козонком пальчика. Доски еловые сухие, так звонко получается…
– Ну, чего?
– Спасибо уж тебе, Степан Макарыч, – вдруг заговорила льстиво, будто опять женить на себе хотела. – Когда ты с добром ко мне, я ведь тоже в долгу не останусь… А на мои слова внимания не обращай. В сердцах сказала, что ты бы в штаны навалил… Все такой же храбрый оказался, как в молодости. И муданта этого не испугался.
Дед ушам своим не поверил: эко запела! Но из соображений конспирации интересоваться не стал, надеясь самостоятельно выведать, что это со старухой приключилось. И скоро выведал: оказывается, Сова рано утром отвязала козла, взяла его на поводок, как собаку, сунула за пояс «вальтер», но только со двора – глядь, а лукошко на калитке висит. И колечко, привязанное шнурком, на месте, и ножичек…
Вероятно, и решила, что это бывший супруг сподобился, сбегал ночью на вторую заставу, отыскал и принес. Курову же ничего подобного и в голову не приходило, однако разрушать старухиных иллюзий он не захотел, но, влекомый крайним любопытством, тихонько залез в подпол, откопал там наган и подземным ходом, прорытым еще несколько лет назад в сопредельное государство, дабы через таможню с оружием не ходить, пробрался в Россию. И там уже задами, обогнув село, отправился на вторую партизанскую заставу…
Во второй раз этот мутант, леший, черный партизан, или как еще его там, объявился на украинской стороне: то ли за государственную границу сиганул, то ли вообще другой был, но очень похожий по описанию. В Братково на оба государства был один бизнес – контрабанда, и таскали ее туда-сюда огромными сумками на плечах и головах, как африканцы, от заката и до рассвета. С Украины в Россию чего только не волокли – от колготок до запчастей к самолетам, да и в обратную сторону тоже – от сигарет до моторного масла и грузовиков «КамАЗ», разобранных на детали. И много еще всякой всячины таскали, которой не хватало на другой стороне, либо была значительная разница в цене. Делали это в основном женщины, и тайными лесными тропами, поскольку все шоссейки, проселки и бывшие хозяйственные дороги были перекрыты заставами, постами, патрулями и секретами, как в прошлые партизанские времена немцами, только еще надежнее. И вот спустя неделю после того, как бабка Сова нос к носу столкнулась с чудовищем, шли себе ночным трафиком с российской стороны три хохлуши, несли кипы с «Мальборо» подпольного брянского производства. А давно было замерено: одна средняя братковская женка при определенных навыках и соответствующей увязке груза без особого напряжения способна за раз перетащить на себе ровно два кубометра сигарет. То есть втроем они заменяли грузовик «Газель».
И вот контрабандистки благополучно миновали засады, прошмыгнули через свое тайное «окно» на госгранице и, должно быть, расслабились в ридной Украйне, осторожность потеряли, да и притомились: светает уже, комары жрут, а отмахнуться – руки заняты. Остановились на минуту дух перевести, тут из тумана и возник мутант – горбатый, волосатый, ноздри раздувает, отфыркивается и рычит утробно, словно бык разъяренный. Женщины так и обмерли, поскольку слух о нем, несмотря на Куровскую конспирацию, всю округу трижды облетел и оброс шерстью всяческих домыслов не хуже, чем снежный человек. Стоят, шевельнуться и дыхнуть боятся, только глазами зыркают. А леший приблизился и стал им в лица заглядывать, будто искал, кого бы схватить и уволочь. Страшно, аж оторопь берет! И верно: трехглазый, бородатый, на голове то ли шапка рогатая, то ли волосы у него дыбом стоят – в сумерках не поймешь. Руки длинные, могучие, но вместо когтей вроде пальцы, и зловоние от него исходит, как от бомжа на Сумском вокзале.
Среди этих трех хохлуш Любка Когут была женщиной хоть и самой молодой, но разбитной, бывалой и находчивой, поскольку успела потомиться в сексуальном рабстве аж в Саудовской Аравии. Верно, насмотрелась она там на всяческих мутантов и тут скорее всех с собою совладала – когда леший ей в лицо заглянул, вынула из кипы блок и в лапы ему сунула. Показалось ей, он сигарет просит. И точно, взял! Рыкнул только, гривой своей тряхнул, осклабился и убежал в сторону России.
То есть он, может, и мутант, но человеческие дурные привычки ему не чужды: раз взял «Мальборо», значит, курить приучен.
В общем, откупились женки таким образом, подхватили свои кубометры контрабанды и галопом в условленное место, где их поджидал грузовик.
Привезли они товар в свое Братково и, чтобы сердечного припадка от страху не случилось, собрались у Любки, выпили, расслабились и давай обсуждать, кто что успел заметить.
Оказалось, каждая из трех видела своего мутанта: у одной он был угрюмым детиной в шкурах и с рюкзаком за плечами, у другой – напротив, веселый, босый и бесштанный, причем мужское достоинство на виду болтается. Третьей же показалось, будто чудовище было в набедренной повязке, лицо черное, как у негра, за спиной вовсе не горб и не рюкзак, а лук со стрелами, как у первобытного человека. А еще Любка Когут разглядела, что два глаза у него расположены, как у обыкновенных людей, только вытаращенные, круглые, но третий – во лбу и узкий, прищуренный, словно дремлющий, и лучше в него не смотреть – ужас охватывает. Еще почудилось ей, мутант этот был беззубым, как старик, хотя бабке Сове являлся зубастым и с хищным оскалом. Но все три контрабандистки сошлись на одном: фигурой и образом своим этот леший очень уж похож на Дременко – исполняющего обязанности головы украинской братковской администрации. Особенно Любка порезвилась на этот счет: мол, если на него вывернутый тулуп надеть, неделю не брить да сажей помазать, как делают на святки ряженые, – так вылитый! И «Мальборо» курит!