И Натан Степаныч решил, что настал удобный момент, чтобы дать о себе знать.
– Есть кто дома? – бодро крикнул он, и сонный кобель, приоткрыв глаз, гавкнул для порядка.
Двери открыла осоловелая служанка.
– Будьте любезны, доложите княжне, что к ней из городу явились…
Визитную карточку, заведенную аккурат для таких вот случаев, Натан Степаныч протянул, и служанка взяла. Отсутствовала недолго, вернулась и, ни слова не сказав, за собой поманила.
В гостиной, обставленной хоть и просто, но со вкусом, были трое. У окна устроилась княжна Елизавета, женщина и вправду красоты удивительной. Высока. Стройна. Легка в кости. Ей идет смуглота, выдающая восточную кровь. Черные волосы пока не тронуты сединой, но Натан Степаныч знал – уже недолго осталось. Было в этой женщине что-то осеннее, догорающее, того и гляди, полыхнет последним ярким костром тихая ее жизнь, отгорит и уступит место зиме-старости.
Смотрит свысока, но все же улыбается.
И права вдовица, маска на ней, привычная такая маска смирения. Руки сложила, пальчиками тонкими за пальчики держится. Осанка прямая, но взор опущен долу.
– Доброго дня, Елизавета Алексеевна, – сказал Натан Степаныч.
– Доброго, – голос-призрак.
Вздох. И платочек черный прижимается к уголку глаза, подбирая несуществующую слезинку. Фыркает мужчина в черном пиджаке с засаленными рукавами. Второй же отворачивается.
Петр и Павел.
Павел и Петр… близнецы, племянники князя, обиженные на дорогую кузину, не желающую делить с ними наследство. Некогда, пожалуй, сходство и вправду было удивительным, но годы развели этих двоих.
Один располнел, поплыл лицом, на котором проступили красные пятна. Второй, напротив, сделался болезненно-худ.
– Павел Тавровский, – первым представился высокий.
– Петр Тавровский…
– Натан Степанович, следователь. Послан старинным приятелем вашего… дяди, дабы разобраться в обстоятельствах его смерти.
Он ожидал неудовольствия, раздражения или уверений, что ничего-то сверхъестественного в этой смерти нет, потому как сердце у дорогого дядюшки пошаливало… но Павел Тавровский скривился и бросил:
– А что расследовать? Она его убила. Сначала Мишку, а потом и…
– Михаил жив…
– Ну да, только в монастырь ушел, а ты не желаешь говорить, в какой…
– Михаил жив, – жестче повторила княжна, и черные глаза ее полыхнули гневом. – И я уважаю его волю.
– Она, она, – подтвердил Петр, вытирая потные ладони о жилет. – Ведьма.
– Боюсь, – Натан Степаныч позволил себе улыбку, – обвинения в ведьмовстве ныне… неактуальны.
– Зря. Или полагаете, что ведьм не существует?
– Увы, я реалист.
– И я реалист, – Павел усмехнулся, – и вижу, вон ведьма, сидит, улыбается… знаете, а ведь дядя всегда видел ее гнилую натуру, но в последний год она и ему глаза застила. Заставила завещание переписать.
– Тебя только это и волнует, – раздражение прорвалось в голосе княжны, но более ни жестом, ни взглядом не выдала она своего гнева.
– Конечно, дорогая кузина, нас это волнует, – ответил за братца Петр. – Потому как несправедливо это… ты не крови Тавровских…
Ссора тлела давно, пожалуй, она утомила всех участников, оттого и не было в обвинениях прежней страсти.
– Мы могли бы побеседовать более предметно? Желательно, с каждым наедине, – Натан Степаныч не был уверен, что разговаривать с ним захотят. Все ж таки полномочия его были ограничены, впрочем, он уже примерно знал, что произошло в усадьбе, но прекрасно понимал – доказать не выйдет.
Знание его – пустое.
И нужно единственно начальству, дабы посчитало оное свой долг дружеский исполненным.
– Прошу вас, – княжна поднялась. – А вы… завтра же вон.
Ответом ей был издевательский смех.
– Вы простите, – мягкий голос, бархатный, и взгляд из-под черных ресниц опаляет. Ох, был бы Натан Степаныч помоложе, затуманила бы ему эта красота очи, дала бы надежду, отвлекла пустыми мечтаниями. К счастью, возраст и врожденное здравомыслие не позволили ошибку допустить. – Они… совершенно обезумели после дядиной смерти. Почему-то решили, что теперь имеют право распоряжаться здесь. А я только женщина и ничего не могу им сделать… жаловаться? Куда? Да и напиши я жалобу, они в суд подадут, оспорят завещание… ничего, конечно, не добьются, но тяжба может затянуться на годы… а я устала от всего этого.
Гостиная, небольшая и скудно обставленная. Здесь мебель старая, хотя и диван, и кресла перетягивали, а старый паркет недавно покрывали лаком. И запах его, едва уловимый, но раздражающий, витает в воздухе.
Княжна вновь устроилась у окна, повернулась, позволяя Натану Степанычу оценить точеный профиль. С горькой усмешкой она спросила:
– Вы тоже полагаете меня ведьмой?
– Отнюдь нет, я, милая Елизавета Алексеевна, в существование ведьм не верю. Профессия не та… возраст опять же.
– Зря, – спокойно ответила княжна. – Ведьмой была моя матушка, настоящей, черной. Это она прокляла и отца… и Мишеньку… полагаю, отец отправил то письмо?
– Вы читали?
– Он долго сомневался. Он не привык делиться сомнениями, но так уж получилось… те происшествия и вправду имели место. Я предложила нанять кого-то, чтобы расследовать их…
…Или просто сунула нос в чужие бумаги, но сжечь письмо побоялась?
– Итак, отец все-таки не ошибся, но опоздал, и его убили, – она вздохнула и поднялась. – Вы ведь в курсе той давней истории… отец всего не знал. Он упомянул Рог Минотавра, но как забаву, диковинку, меж тем этот клинок достался матушке по наследству. Она была в своем праве забрать его. Видите ли, молодая, наивная, она поверила любовнику, но когда поняла, что жениться на ней он не собирается, то…
– Нашла другую жертву.
– Можно и так сказать. Клинок исполняет желания. Самые заветные, самые яркие, но взамен берет жизнь. Ломоть за ломтем… и бойтесь исполненных желаний. Матушка хотела вырваться из дому, и он исполнил, подарив ей встречу с тем первым мужчиной, который увез ее из селения. Она хотела найти мужа, и клинок привел к ней отца. Знатного, но бедного… он всегда точно исполнял просьбы.
Печальная улыбка, и пальцы скользят по губам.
– А что просили вы? – поинтересовался Натан Степаныч.
– Я… я просила сделать так, чтобы меня любили…