Запасной комплект постельного белья всегда лежал в шкафу кабинета на тот случай, если отец допоздна работает. Застилая диван, Дайнека решила, что здесь она будет ближе к папе и будет думать о нем до тех пор, пока не уснет.
Сон не шел, а мысли приходили одна за другой. Вспомнилось, когда папа узнал имя человека из «Бентли», он тут же взял отпуск, чтобы побыть с ней, но в первую же ночь уехал к Насте. Теперь и вовсе оставил ее одну. Дайнеку поражало то, как охотно он верил во все ее отговорки. Ни о чем больше не спрашивал, ни в чем ее не подозревал. Похоже, отец потерял к ней всякий интерес. И это было очень обидно.
И все же он был ее папой, и она его очень любила. На этой мысли Дайнека заснула. И когда сквозь сон услышала голос отца, не поверила, ведь, по словам Серафимы Петровны, тот уехал в командировку.
Утром проснулась оттого, что скрипнула дверь. В кабинете появился отец, взял кресло, придвинул к дивану и сел рядом с ней. Дайнека открыла глаза. Он, улыбаясь, смотрел на нее.
– Прости. Будить тебя не хотел.
– Я уже не спала, – сказала она.
– Ты так говоришь, чтобы успокоить меня? – Он тронул ее волосы. – Обманщица.
Дайнека была согласна на все, только бы он сидел рядом, гладил ее по голове, смотрел в глаза и улыбался. Несколько минут около него полностью оправдали ее приезд сюда и нежелательную встречу с постылыми родственницами.
– Я рад, что ты, наконец, приехала. Твоей подруге здесь тоже хорошо.
Она притихла, ожидая расспросов. Однако отец просто смотрел на нее и улыбался.
– Ты не возражаешь, если Света здесь еще поживет? – Этот вопрос был маленькой провокацией, проверкой, насколько он далек от ее проблем.
Он только сказал:
– Пусть поживет.
И больше ничего. Ни вопросов, ни малейшего беспокойства.
– Ты даже не спросишь зачем? – не выдержала Дайнека.
– Разве это мое дело?
– Раньше бы ты спросил, – произнесла она с сожалением.
– Ты уже взрослая. Слава богу, это я понял.
Дайнека никак не могла успокоиться.
– И ты не проведешь свой отпуск в нашей квартире? – Она ограничилась этим вопросом. Намекать на угрозу ее жизни было банально.
– Я отказался от отпуска. Много работы.
Такой ответ обескуражил Дайнеку, она только спросила:
– Едешь в город?
– Хочешь со мной?
Отметив, что раньше он стал бы уговаривать ее остаться на даче, она ответила:
– Да.
Отец поднялся с кресла и с той же доброжелательностью, которую сохранял на протяжении всего разговора, сказал:
– Минут через тридцать поедем. Пока умойся и – завтракать.
В комнату заглянула Светлана:
– Услышала твой голос, – и тут она заметила Вячеслава Алексеевича. – Ой, здравствуйте!
– Здравствуйте. Не задерживайтесь. Жду вас внизу, будем завтракать.
– Пап…
Он обернулся. Дайнека сообщила:
– Серафима Петровна сказала, что ты уехал в командировку.
– Я передумал.
Дайнека почувствовала себя полной дурой. Таким легкомысленным она не видела отца никогда.
Вячеслав Алексеевич вышел.
– Ты надолго? – спросила Светлана.
– После завтрака уезжаю, – и спросила: – Как ты?
– Хорошо. Здесь я ничего не боюсь.
– Как бабушка?
– Уже лучше, но пока без сознания. Меня к ней не пускают.
– Ясно. Значит, спокойно живи тут.
– Спокойно я не могу.
– Почему?
– Нужно съездить полить цветы.
– Что за цветы?
– Бабушкины. Они стоят у нас по всем подоконникам. Не прощу себе, если засохнут.
– Я полью, – сказала Дайнека. – Давай ключи, я полью.
– Вот спасибо! – Светлана сбегала в комнату, где спала, и принесла ключ. – Налей воды побольше, на недельку им хватит.
– Не боись, налью сколько надо.
С первого этажа донесся голос Серафимы Петровны:
– Де-е-евочки-и-и, завтракать!
Дайнека села в кровати и спустила ноги на пол.
– Идем. Горгона Петровна зовет. Она не отстанет.
За столом собрались все: Вячеслав Алексеевич, Дайнека, Настя, Светлана и сама Серафима Петровна, которая то и дело вскакивала, чтобы принести сахар, конфеты или то, что забыла или не успела поставить на стол. На вышитой скатерти стояли пышные оладьи, взбитая сметана, варенье, компот, сливки, сыр, колбаса. В аппетитной кастрюльке дымилась рисовая молочная каша. Завтрак Серафимы Петровны ничем не уступал завтраку в хорошем европейском отеле.
Такая домовитость чрезвычайно раздражала Дайнеку. И все же она понимала, что отцу живется неплохо. Это мирило ее с существованием Серафимы Петровны и ее дочери.
Настя всячески ластилась к Вячеславу Алексеевичу, оттягивая его внимание от дочери на себя. А Дайнека тешилась мыслью, что всю дорогу до города они с ним проедут только вдвоем.
Так и вышло. Настроение омрачало лишь то, что он больше не спрашивал у нее ни о чем, а значит, за нее не боялся.
Теперь ей этого уже не хватало.
Муртук – деревня Чистовитое
январь 1947 года
Барак, где жила Манечка, сложили из круглых непокрашенных бревен. Крышу покрыли дранью. Дрань – это когда чурочки из сосны напилят, а потом тонко-тонко наколют и прибьют одну на другую, чтобы дождь сквозь нее не капал. Лето продержится – почернеет, но служит долго, если дети по ней не лазают. Ну, а как залезет кто – точно проломит.
Митенька на крышу не лазал – был еще маленький. Когда Манька решила съездить в Чистовитое, ему исполнилось три года. Отвезти их туда пообещал дядя Коля, но ему не дали коня и с работы не отпустили. Манька сильно расстроилась, ее тянуло в родную деревню.
Как всегда, помог возчик Проня: вызвался на работу в Покосное. Приготовил розвальни и предупредил Манечку, что утром за ней приедет.
Она с вечера увязала подарки: матери – бостоновый отрез, что дали ей за свой труд. Брату и сестрам – сушеной черники. Еще летом ягоду собрала и насушила на печке.
Когда утром Проня приехал, леспромхозовские еще спали. Взял Митеньку на руки, вынес его из барака. Положил на тулуп в розвальни, вернулся и забрал узелок. Манечка легла на солому, радуясь, что поедет как барыня.
Проня тронул коня. Темная дорога впереди сбегалась в точку далеко-далеко. Три года назад она одолела ее пешком, а теперь лежала в розвальнях рядом с сыном. На возчика не глядела, но думала о нем хорошо.