Только заработать на нее не выходит.
Во дворе Машку встретил Толик, старый ее ухажер, который периодически признавался, что чувства остыли, и исчезал, а спустя месяц-другой выплывал из небытия с букетиком из трех гвоздик и пафосной речью.
– Мария! – он всегда обращался именно так. – Остановись!
– Мне некогда!
Такси Машка решила не вызывать: денег в кошельке было мало, и те – стараниями Галины.
– Мария, я шел к тебе с официальным предложением.
– Потом!
Он схватил за рукав и, рывком развернув Машку, сунул ей в руку гвоздики.
– Это тебе.
– Толя, спасибо, но мне действительно некогда. Спешу я.
– Куда? – Толик нахмурился. В периоды своей влюбленности в Машку он становился навязчив и патологически ревнив.
– На собеседование. На работу я устраиваюсь…
И на эту работу Машку рекомендовала Светочка, бессменная подруга сестры. Опаздывать было бы крайне неприлично.
– Так, – Толик посветлел лицом, – я тебя подкину. Я тачку купил…
Предложение было заманчивым и, глянув на часы, Машка согласилась, но очень скоро о своем согласии пожалела. Толикова «тачка» оказалась «Мерседесом», возраст которого перевалил за третий десяток.
– Осторожно, – предупредил Толик, не то открывая дверцу, не то придерживая ее, чтобы не отвалилась. – Ее немного починить надо.
– Немного? – Сиденье под Машкой заскрипело, и спинка опасно накренилась, грозя обвалиться в любой момент. – Да она…
Машка прикусила губу: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Машина, к счастью, завелась почти сразу.
– Ты не смотри, что она такая, – Толик вцепился в руль обеими руками, – это ничего… у меня друган есть, так у него руки золотые…
…Машка кивала – а большего от нее в разговоре с Толиком и не требовалось – и думала о своем. Мысли были печальными.
Галка обмолвилась, что Федору в городе работу предлагают постоянную, с хорошим окладом. Это раз. Галка снова беременна – это два. И конечно, Машка любит этого ребенка, как любит остальных племянников, несмотря на занудство старшего и неуемную страсть к усовершенствованию всего младшей. Но в квартире три комнаты, причем третья появилась после того, как зал разделили перегородкой надвое, выделив Машке закуток. Вроде бы все по-честному, и никто никому не мешал, но теперь…
…Галкин муж, который будет возвращаться не на неделю в полгода, но каждый вечер. И тишины захочет, покоя. Новорожденный малыш. Ксенька повзрослевшая. И Гарик, который давно ворчал, что не желает с девчонкой комнату делить.
Семья.
И в этой семье Маша лишняя. Нет, ей никто в глаза не скажет, но она сама время от времени ловит задумчивый Галкин взгляд. В нем так и читается, что, мол, одно дело вчетвером жить, а вшестером – совсем другое. И ведь права она. Машка взрослая. Самостоятельная. Только невезучая до жути… и с работой у нее ну никак не ладится. А дать денег, чтобы квартиру снимать… нет, на такое Маша не согласна.
Хоть и вправду замуж выходи.
За Толика.
Машка покосилась на него, сосредоточенного, насупленного – видимо, понял, что его не слушают, и обиделся. Жених? Почему нет? Не урод. Занудный слегка. И влюбчивый. Зато квартиру имеет трехкомнатную, в которой, кроме самого Толика и его матушки, никого…
– И кем ты на этот раз устраиваешься? – поинтересовался Толик, всем видом своим демонстрируя глубину нанесенной ему обиды.
– Кем получится. – Машка вцепилась в сумочку и пальцы скрестила – на удачу.
Ну должно же ей хоть когда-нибудь повезти?
При этой мысли Толиков «Мерседес» дернулся и заглох.
Мефодий снова увидел женщину в белых одеждах.
Засиделся допоздна, пытаясь навести порядок в бумагах. Кирилл всегда испытывал к ним глубочайшее отвращение, порой переходящее в ненависть, предпочитая все более-менее важные вещи держать в голове. Вот только Кирилл не мог предвидеть того, что умрет. И Мефодий, окинув взглядом бумажные развалы, в которых платежки за газ и электричество перемежались с договорами подряда, банковскими выписками и рекламными листовками, вздохнул. Чтобы разобрать все это, понадобятся дни, если не месяцы. И от мысли подобной настроение ухудшилось.
Он потянулся, чувствуя, как знакомо хрустнула спина, и значит, точно прихватит ночью, отбирая и те немногие часы сна, которые он себе позволял. Вдруг накатила усталость.
Почему так вышло?
Кирилл ведь всегда был осторожен, порой доходило до того, что эта осторожность его граничила с паранойей. Неужели и вправду – чувствовал?
– Ты понимаешь, братишка, странно оно, – Кирилл ставил кресло вдали от окна и морщился, глядя на то, как Мефодий забирается на подоконник, садится, опираясь на косяк. И приоткрытое окно, и пропасть за ним нервировали брата. И Мефодий, зная это, дразнил его.
– Я вроде и не сказать, чтобы боюсь…
Боится.
Высоты. Глубокой воды, предпочитая местной бухте бассейн. Темноты – спит всегда с включенным ночником, что бесит Грету. Собак еще, даже мелких. Скорости…
Сотни вещей, самых обыкновенных!
– …но вот… предчувствие нехорошее. Слезь, а то продует, будешь потом опять на спину жаловаться.
И Мефодий слезал с подоконника. Кирилл же вздыхал, как он умел, глубоко и тягостно, словно все заботы мира легли на его плечи.
– Когда я умру…
– Прекрати!
Эта его убежденность, которая никак не увязывалась со страхами, действовала Мефодию на нервы. Умрет? Еще чего!
– Умру, – упрямо повторял Кирилл. – Так вот, пообещай, что обо всех позаботишься.
– Ну да, как ты гадюшник без присмотра оставишь!
Кирилл морщился.
– Это семья. – Он и вправду считал всех этих случайных людей семьей. И Мефодий ничего не мог поделать с его убежденностью. Доказывать, что им от Кирилла одно лишь нужно, было бесполезно: сам знал. – А родственников, Федя, не выбирают. Пообещай!
– Не называй меня Федей!
– Пообещай, – Кирилл не собирался отступать. Глупый же разговор. И Мефодию подумалось, что если брату станет спокойней, то отчего бы не дать обещание? В конце концов, Кирилл не собирается умирать на самом-то деле.
Он здоров. Силен. И проживет не один десяток лет, так почему бы и нет?!
– Хорошо. Я их не брошу.
Кирилл кивнул и тихо-тихо признался:
– Я видел ее.
– Кого?
– Женщину в белом.
И тогда Мефодий не сдержался, выругался, хотя и знал, что брат терпеть не может, когда изъясняются матом. Но женщина в белом, старый призрак древнего дома, вестница смерти, которая является к тому, чей срок вышел – это чересчур. Да и в призраков Мефодий не верил.