Безумие. Чужое, близкое и оттого не менее отвратительное. Анна не помнит этой истории, но… должно быть, все случилось перед самой свадьбой, когда Анну отослали под благовидным предлогом, на самом же деле опасаясь, что она из ревности сотворит что-нибудь с сестрой.
И вернуться позволили лишь в тот проклятый день.
– Что он пытался домогаться Ольги… а я задержала его, позволив Ольге скрыться, но он… меня опозорил. И только на заступничество твоей матушки я рассчитываю…
Мерзко. Грязно. И Витольд согласился? Ведь о его настойчивой влюбленности, которая отдавала тем же безумием, что овладело самой Анной, было известно всем.
– А он? – Анна не усидела на месте, вскочила, и призрак ее отражения в зеркале метнулся навстречу.
– Он клялся, что ничего не помнит. Но ваша матушка пригрозила полицией, и… он согласился.
– Когда это случилось?
– За неделю до Ольгиной свадьбы.
И могло ли выйти так, что Витольд, узнав правду – с Ольги стало бы посмеяться над глупостью своего поклонника, – решил отомстить? Или же, снедаемый бессильной ревностью, убил ее, чтобы другому не досталась?
– Видите, – Мари поднялась, – у меня не было причин убивать вашу сестру. Она единственная, кто помог мне…
– Обман вы называете помощью?
Мари пожала плечами.
– У моего ребенка есть законный отец. А я не опозорена. Напротив, мой статус позволил мне претендовать на место в гимназии. И меня приняли. Я преподаю домоводство и… счастлива.
Это было сказано так, что Анна не поверила.
– Мы с Витольдом очень скоро перестали докучать друг другу. Он по-прежнему пытается поймать удачу, а я… нам с Ференцем не так много и нужно. Дети – вот ради чего стоит жить. Но разве вам понять?
Не понять. И злые слезы закипают на глазах. Обида. На себя, бесплодную. На мир. На Бога. Зависть… Сколько всего понамешано!
– Если… – Анна облизала сухие губы, – ты счастлива, то зачем сейчас идешь к нему?
– Затем, что я – женщина, а он – мужчина, и красивый. Есть в нем некое магнетическое обаяние. И разве нужны иные причины?
Мари дошла до порога и, обернувшись, сказала:
– Анна, если у кого и были причины убить Ольгу, так у тебя… ты же всегда ей завидовала. А еще и ревность. И не говори, что это – неправда.
Правда.
Как правда и то, что Анна не убивала.
Три дня пустоты.
Вынужденный выходной, и Мефодий, который несколько раз повторил:
– Ты должна вернуться сюда.
Зачем?
Машка не знала. Она вместе с причитающей Софьей Ильиничной ждала катера, который должен был привезти полицию, и отсчитывала капли корвалола.
– Не притворяйся, мамочка, – небрежно бросил Григорий. На Софью Ильиничну он смотрел, поджав губы, с Машкой и вовсе избегал встречаться взглядом, и оттого Машка чувствовала себя неловко.
– Умерла, – охала Софья Ильинична, прижимая руку к груди, то к левой, то к правой, точно не могла решить, где же спряталось сердце. – Господи, прости душу ее… самоубийца.
– Я бы не была так в этом уверена, – тихо сказала Стася, которая вытащила из кармана рогатину и монету на веревочке. Монета в ловких ее руках завертелась, закрутилась. – Грета не проявляла суицидальных наклонностей.
– А то ты, милочка, знаешь!
Софья Ильинична с раздражением оттолкнула Машку и потребовала:
– Воды подай.
Машка уговаривала себя не злиться на эту взбалмошную женщину, которая явно пребывала в состоянии стресса.
– И со льдом, – капризно топнула ножкой Софья Ильинична. Ножка была размера этак сорок первого, в красной туфле с пышными кожаными цветами.
– Здесь нет льда.
– В кухне есть, – светлые глаза уставились на Машку. – Ну, что стоишь? За льдом иди!
– Простите, – жалость, которую Машка испытывала изначально, растворилась, – но я вам не прислуга. Если хотите льда, сходите за ним сами.
– Голову подняла, да? – В голосе прорезались визгливые ноты. – Думаешь, если с Федькой переспала, то все теперь можно?
– Кто со мной переспал? – сухо поинтересовался Мефодий. Он вошел в столовую и, бросив на Софью Ильиничну насмешливый взгляд, произнес: – Софочка, милая, ты бы перестала совать нос в чужие дела. А то ведь и отослать могу!
– Напугать решил? – Она взвизгнула и подскочила, разом позабыв о сердце.
– Предупредить, чтобы меж нами не было недопонимания. Я ведь не Кирилл, я нянчиться не стану ни с тобой, ни с этим гаденышем.
Григорий только фыркнул и, повернувшись к Софье, велел:
– Мама, успокойся. Потом поскандалишь.
Как ни странно, Софья Ильинична подчинилась. Она вновь опустилась в кресло, приняв позу картинную и в чем-то нелепую. Вытянула ноги, голову склонила набок, прижав ко лбу пухлую ладонь.
– Голова болит ужасно… а Стаська утверждает, что Грета не сама траванулась. – Софья Ильинична походила на престарелую ябеду.
А ведь так и есть! И не будь ситуация столь трагичной, Машка улыбнулась бы.
– Это решит полиция.
– Эфир волнуется. – Стася подняла монетку, которая продолжала плясать на нити. – Душа дома пребывает в возмущении.
– Очень ей сочувствую.
Кажется, Мефодий с трудом сдерживался, чтобы не заорать. А ведь он устал – и от острова, и от людей, с которыми вынужден сосуществовать в одном пространстве. И если бы не тайна, не женщина в белом, не смерть брата, так похожая на самоубийство, Мефодий уехал бы.
Машка вдруг поняла, что он и уедет в тот же день, когда распутает это дело.
А она?
А что она, разве есть у нее хоть какие-то права? Да, Мефодий ей симпатичен, но Галка утверждает, что Машка вообще людям легко симпатизирует, что она светлая сердцем, а в голове ветер. Интересно, Галке понравился бы Мефодий? Он основательный и…
…И богатый.
А Галка говорит, что нужно искать пару в своей социальной среде, и значит, не одобрит, сочтет, что Мефодий Машку избалует, а потом бросит с ребенком. Почему-то именно того, что Машку бросят с ребенком, Галка боялась сильней всего.
– Напрасно вы язвите, – мягко сказала Анастасия, убирая монетку и веревку. – Тонкое пространство весьма чувствительно к преступлениям. И в тот день, когда не стало Кирилла…
Мефодий вздрогнул, а Стаська, будто не заметив, как изменилось его лицо, продолжила:
– …дом волновался. Ее портрет снова упал.