– Боже, мы ничего не успеваем… – Матушка вытащила из ридикюля книжицу и принялась торопливо перелистывать страницы. – Столько всего предстоит… а еще ты.
– Что я?
Анну не услышали.
Пожалуй, именно в тот день Анна осознала, что всегда была лишней в собственном семействе. Не ребенок, а досадная помеха, избавиться от которой родители были бы рады…
– Мне стоило умереть во младенчестве? – Натянутые нервы-струны дрожали. И обида прорывалась в злых словах.
– Что?
– Тогда бы у вас, матушка, осталась бы одна дочь, любимая.
– Не говори глупостей.
– А разве это глупости? Объясните, матушка, в чем моя вина? В том, что я недостаточно красива?
– Анна, я начинаю сожалеть, что отправилась за тобой. Если ты испортишь свадьбу сестры…
Молчаливый вопрос. И Анна ответит.
– Не испорчу.
Ольга сама постарается. Но разве матушка услышит, если сказать? Нет, она же свято уверена, что младшая ее дочь – ангел. И прощает, все прощает, даже любовника, о котором Анне запрещено вспоминать. И вообще, именно она, Анна, виновата.
Недоглядела.
Допустила, чтобы бедную девочку совратил этот ужасный тип. А то, что девочка сама бросилась в его объятия – это ложь. Нельзя злословить по поводу чужого несчастья, Анна!
Нельзя быть такой завистливой!
И некрасивой.
В этом все дело! И вечером, раздевшись до нижней рубашки, Анна вновь стояла перед зеркалом, разглядывая себя, с неудовольствием отмечая, что за прошедший месяц ничуть не изменилась. Высока. С шеей длинной, но нехорошей, смуглой, будто бы грязной. С узкими плечами и торчащими ключицами, с грудью, которой почитай-то и нет. Костлява. Длиннонога…
Уродина!
И по-хорошему, уйти бы в монастырь… а отчего бы и нет? Там, в обители, под защитой намоленных стен, глядишь, – и успокоится душа Анны. Словом светлым, покаянием. Решение было внезапным, но страшная тяжесть исчезла из сердца. И утро Анна встречала если не счастливой, то успокоившейся. День же накануне свадьбы выдался суматошным. Пришлая портниха, недовольно ворча, подгоняла платье по фигуре Анны. Розовый муслин ей категорически не шел, как и сам крой, словно нарочно подчеркивавший и худобу Анны, и ее костлявость, и непомерную длину рук.
– Выглядишь отвратительно, – заметила Ольга, которая все же нашла минуту заглянуть к сестре. – И зачем столько оборок?
– Понятия не имею. – Анна сняла бы все, но разве ее мнения когда-либо спрашивали?
– Злишься?
– Из-за платья?
– Нет. – Ольга взмахом руки отослала и портниху, и служанок, ей помогавших. – Из-за того, что… так получилось. Я знаю, что ты влюблена в этого мальчишку…
Она присела на диванчик и поправила юбки. Выглядела Ольга… виноватой?
– И поверь, будь у меня выбор, я бы не стала мучить ни его, ни тебя.
– Но выбора нет.
Ольга подняла взгляд, и Анна удивилась той усталости, которая отразилась в синих ее очах. И глубоким теням, что залегли под глазами. И бледности, прежде не свойственной.
– Я беременна, – очень тихо сказала Ольга. – Мама не знает… никто не знает, кроме тебя.
– И отец…
– Ференц.
– А ты ему…
– Да, – Ольга коснулась пальцами нижней губы. – Он сказал, что готов выделить мне содержание… Мне – и содержание!
Анна присела рядом.
– Он… он никогда меня не любил.
– А ты его?
– Я… я не знаю. Мне он нравится. Я хотела бы прожить с ним жизнь… наверное… или нет? Он ненадежный. Красивый, и… я вижу, как любит меня Витольд. И как Франц. И как ты любишь его и мучаешься. А я на такое просто-напросто не способна.
Она позволила себя обнять и голову положила на плечо Анны, вздохнула тихонько.
– Наверное, я и вправду чудовище, но… я не желаю становиться содержанкой.
Скандал? И матушка схватится за сердце. Ольгу навек запрут в поместье, сделав вид, что ее не существует. А ей хочется жить, и не просто, а блистать. Столица, балы и званые вечера, театр, прогулки в парке, общество, которое отвернется, которое уже почти отвернулось, взбудораженное слухами о связи Ольги с Францем.
– Я дура, да? – она всхлипнула.
– Ты просто заигралась. – Анна провела по мягким волосам сестры. – Франц…
– Я боюсь ему сказать. А что, если он отменит свадьбу? Он ведь тогда был зол. Сказал, что больше не желает слышать от меня о своем брате, что… что этот брат отныне пусть живет сам, Франц не станет помогать ему. Многое сказал. Я обещала. А теперь вот…
– Это снова обман.
– Да, – не стала спорить Ольга. – И видит бог, если бы не беременность, я… я отдала бы его тебе.
– Он был бы против.
– Дурак! Ты же лучше меня!
– Чем?
– Всем. – Ольга вцепилась в руку и держала ее, точно опасаясь, что сейчас сестра сбежит. – Почему никто не видит, насколько ты лучше меня? Он бы понял… и еще поймет, только время нужно.
Ольга не оставит им времени. Уже завтра она станет законной женой Франца. А спустя семь месяцев родит ребенка, которого Франц признает. Иногда ведь появляются на свет семимесячные дети…
– Почему Франц?
Витольд бы тоже взял ее в жены, он не устает твердить о своей любви. Но Витольд беден, а Ольга привыкла к красивой жизни…
– Прости, – ответила она, отстраняясь.
Анна простила. Да и ей ли судить сестру?
Остаток дня прошел как в тумане. Анна что-то делала, с кем-то говорила, улыбалась, поскольку от нее ждали улыбок, кланялась многочисленным родственникам (после смерти мужа Анны они вдруг все позабудут о родстве) и чувствовала себя неживой.
У неживых ничего не болит.
Анна потерла виски: голову словно железным обручем сдавило, да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Память все, мучит, терзает и… отпустит ли?
Она раскрыла саквояж – вещи так и не разобрали, что, может статься, к лучшему. Анне отчего-то была неприятна мысль, что кто-то из обитателей этого места будет копаться в ее нижнем белье, трогать не единожды чиненные чулки и щупать плотную ткань единственного запасного платья. Оно некогда принадлежало матушке, но после было перешито Анной на собственную фигуру.