— Линия «Руж Коко»? — спросил Глеб.
Эльза взглянула на него удивленно:
— Да.
— Тон «восемьдесят восемь эсприт».
— Точно! — Эльза улыбнулась. — Не знала, что ты разбираешься в губной помаде. А уж тем более, в оттенках цвета.
Глеб опустил взгляд на клавиатуру и снова, неторопливо и задумчиво, проиграл несколько нот из пьесы Бетховена.
Во взгляде Эльзы появилась тревога.
— Глеб, что происходит? — спросила она.
Глеб оборвал игру. Посмотрел ей в глаза и сухо произнес:
— Ты встречалась с моим дядей.
— Конечно, встречалась, — с легким недоумением отозвалась Эльза. — Мы ведь живем… жили в одном городе.
Глеб медленно покачал головой.
— Я не об этом. Ты с ним спала. Была его любовницей.
Зеленые глаза Эльзы расширились.
— Что ты такое говоришь?
Глеб дернул уголком губ.
— Хватит врать, Эльза, — с легким раздражением и усталостью произнес он.
Она закусили губу и несколько секунд сидела молча. Потом, не глядя Корсаку в глаза, произнесла негромким голосом:
— Хорошо. Я скажу правду. Хотя я не понимаю, почему я должна тебе об этом рассказывать. Ты спрашиваешь, была ли я любовницей твоего дяди? Да, была. У нас с ним был роман. Теперь ты доволен?
По лицу Глеба пробежала тень.
— Только не говори, что ты любила моего дядю, — сухо произнес он. — Он тебе в отцы годился.
— При чем тут возраст? Он был настоящий мужчина. Умный, волевой, добрый. — Заметив недоверие, промелькнувшее во взгляде Глеба, она тихо произнесла: — Я любила в нем мужчину.
Глеб вздохнул.
— Ты снова врешь?
— А ты снова мне не веришь?
Он качнул головой:
— Нет, не верю.
Эльза усмехнулась:
— Издержки журналистской профессии?
— Скорее результат богатого жизненного опыта.
Эльза посмотрела на него, прищурив зеленые «кошачьи» глаза.
— А если я скажу, что видела в нем тебя? Если я скажу, что любила тебя все эти двадцать с лишним лет? И что ждала твоего возвращения. Ты мне поверишь?
Глеб помолчал, о чем-то размышляя, затем сказал — сухо и холодно, почти презрительно:
— Ладно. Допустим. Допустим, что в твоих словах есть маленькая часть правды. Но как насчет художника Базарова? В нем ты тоже любила мужчину? Или «видела» в нем меня?
Лицо Эльзы слегка вытянулось.
— При чем тут художник Базаров?
Глеб устало вздохнул.
— Брось вилять, — с горечью проговорил он. — Я был у него в мастерской и видел твой портрет. И на этом портрете ты была полностью обнажена. — Глеб усмехнулся. — Правда, голова у тебя там была звериная.
— Вот как? Тогда почему ты решил, что на портрете — я?
— Потому что я видел тебя голую.
Некоторое время в комнате царила тишина. Первой молчание прервала Эльза.
— Ясно, — с усмешкой сказала она. — Две родинки на левой груди.
Глеб кивнул:
— Да.
— Что ж… — Она пожала плечами. — Я действительно ему позировала. Но я с ним не спала. И это — сущая правда.
Глеб достал из кармана мобильник и набрал номер.
— Кому ты звонишь? — подозрительно спросила Эльза.
Глеб не отвечал. Дождавшись ответа, он сказал в трубку:
— Сергей, это Глеб…Погоди, не кипятись. Нужно срочно задержать Эльзу Зиберт.
Эльза побледнела.
— Глеб… — тихо, с изумлением, болью и горечью в голосе проговорила она. — Что ты такое говоришь?
Корсак на нее не смотрел.
— Я думаю, что она имеет отношение к смерти моего дяди, — сказал он в трубку.
4
«Пытка длилась уже почти сутки. Паренька Фрица, укушенного собственной женой, растягивали на дыбе, жгли ему пятки горящей паклей, выжигали на груди кресты, но он лишь визжал и смеялся в ответ, не желая раскаиваться.
Все жители деревни в эти часы были печальны и угрюмы, а свою ежедневную работу делали молча и не глядя друг на друга. Ужасный смех Фрица, доносившийся из сарая, был слышен всем без исключения. Но даже малые дети старались делать вид, что не слышат его.
Галеб терпел до полудня следующего дня, не желая вмешиваться в то, чего не понимал и что было делом общины пастора Зиберта. Однако в конце концов Галеб сломался.
Войдя в комнату пастора, он заявил с порога:
— Отче, это больше невозможно терпеть! Вы должны это прекратить!
Пастор Зиберт, сидевший за столом с Библией в руках, поднял на Галеба угрюмый взгляд и сухо промолвил:
— Я уже говорил тебе, Галеб, что в тело и в разум Фрица вселился демон. Пока мы не изгоним демона, душа Фрица будет обречена на адские муки.
— Но как вы узнаете, вышел из него демон или нет?
Пастор прищурил тяжелые веки.
— Фриц должен повиниться и раскаяться, — сказал он. — Демоны же не способны на раскаяние.
Галеб сдвинул брови и упрямо проговорил:
— Отче, ваши действия жестоки.
— Знаю, — так же мрачно и сухо отозвался пастор Зиберт. — Но это оправданная жестокость.
— Оправданная? — Глаза Галеба возмущенно блеснули. — Разве можно загнать человека в рай пинками?
Пастор вздохнул, закрыл Библию и положил ее на стол. Потом посмотрел на Галеба долгим, спокойным взглядом, после чего изрек:
— Если ты видишь на улице пьяного бродягу, который лежит на льду и на которого падает снег, разве ты не перетащишь его под навес?
— Да, — ответил Галеб.
— А если он при этом будет брыкаться и кричать — ты остановишься?
— Нет.
— Даже если он будет обзывать тебя извергом и заливаться слезами?
— Даже тогда.
— Позволь спросить — почему?
— Потому что он не осознает того, что делает. Его разум опьянен хмельным напитком.
Пастор кивнул:
— Верно. Вот ты и ответил на свой вопрос, Галеб. Неверующий человек подобен обезумевшему пьянице, но мы должны попытаться спасти его от града, дождя и ураганного ветра. Даже если в его затянутых хмелем глазах мы будем выглядеть как воплощение зла.
Галеб нахмурился.
— Но так можно оправдать даже инквизиторов, — не сдавался он.
Пастор посмотрел на Галеба удивленно.