– Возьмём юрода – сам скажет, – грозно тряхнул чубом урядник. – Здесь он где-то, Лаврентий этот чёртов. «У добра праведных». Ништо, найдём! Не уйдёт! С озера ему боле податься некуда! Я сам на лыжи встану, по всем четырём…
Эраст Петрович с досадой остановил его:
– Помолчи, Ульян! Не того искать хочешь! Лаврентий здесь не п-при чём.
После этих слов в избе снова стало очень тихо.
Белые, чёрные и беленькие
– Мы думали, что гонимся за разносчиком з-заразы, а на самом деле несли её сами. Беда шла не впереди нас, а по нашим следам. Разве не так? Приезжаем в новую деревню, там мир и покой. Стоит нам уехать, туда врывается смерть. Помните, доктор назвал нашу пёструю компанию «санитарно-эпидемическим отрядом»? Первую половину определения нужно выкинуть – наш отряд был просто эпидемическим, то есть распространял эпидемию…
– Погодь, погодь, Ераст Петрович! – воскликнул оторопевший урядник, как обычно, в минуту крайнего волнения переходя на «ты». – Ты к чему ведёшь-то?
– Толкователь п-пророчества (пока назовём этого человека так) был среди нас.
Никифор Андронович фыркнул:
– Ну уж это… Чёрт знает что! Кто же, по-вашему, сия староверческая Кассандра? Кирилла, что ли?
Подумав, Фандорин покачал головой:
– Нет, не годится. Вы говорите, она направилась в пустой скит. Как его…?
– Старосвятский.
– Да, Старосвятский. Но там никто не живёт, а «спасителю овец» нужны новые жертвы – п-пресловутые б-беленькие. Провокатор, сеющий смерть, вовсе не обязательно старообрядец.
– Ераст Петрович, не томи. Скажи, кто, – попросил Ульян.
– Да любой! Например, Лев Сократович К-Крыжов, поминающий Сергея Геннадьевича, чьим единомышленником он, судя по всему, является…
– Какого Сергея Геннадьевича? – не понял Евпатьев.
– Нигилиста Нечаева. Того самого, кто тридцать лет назад Русь к топору звал и «Катехизис революционера» составил. Я этот замечательный д-документ наизусть помню, потому что он ещё немало бед наделает. «Революционер в глубине своего существа разорвал всякую связь со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нём, то только для того, чтобы его вернее разрушить». Или, уж совсем напрямую: «У товарищества нет другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но убеждённые в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путём всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию». С точки зрения нигилиста любое потрясение, выводящее народную массу из равновесия, приближает великий бунт. Чем хуже народу, тем быстрей даст течь корабль государственной власти, который Крыжов называет «кораблём д-дураков»…
– Точно! Крыжов это! – закричал полицейский. – Тут давеча господин ротмистр из Охранного занятию проводил, про революцьонеров-нигилистов разобъяснял. Они – собаки бешеные, державу погубить хотят!
Евпатьев сделался очень серьёзен:
– Хм, а в самом деле… Крыжов во всех деревнях бывал неоднократно. Местные жители его знают, имеют к нему доверие! Нужно немедленно в Бесчегду!
– П-постойте. Не нравится мне и наш психиатр, Анатолий Иванович Шешулин. Сам его приезд из столицы довольно подозрителен – прямо к очагу самоубийств, которые он с непостижимой прозорливостью предсказал. Я наблюдал за этим человеком. Он одержим очень сильным бесом, имя которому честолюбие, причём в одной из самых болезненных форм – честолюбие научное. Уж не поддался ли доктор соблазну слегка п-помочь своему прогнозу? Не за тем ли и приехал? Ему с трудом удавалось скрыть радость всякий раз, когда появлялись новые жертвы. Это раз. Не будем игнорировать и гипнотические способности Шешулина, которые он продемонстрировал во время припадка Лаврентия. Анатолий Иванович – исследователь механизма внушаемости. Это два. Ну и третье. Почему этот блестящий психиатр, без усилия подчинивший юродивого своей воле, ни разу не попытался дезавуировать ложную версию, которой мы руководствовались? Ведь он должен был после того случая понять, что блаженный относится не к числу внушающих, а к числу внушаемых, и, значит, мало подходит на роль возмутителя душ.
– Верно, верно! – стукнул кулаком по столу Никифор Андронович. – Он и мне с самого начала не понравился. «Я предсказывал! Надо мной смеялись! Мой доклад в Петербурге станет сенсацией!» А какой у него взгляд? В самую душу вбуравливается!
Урядник схватил шапку.
– Господа хорошие, время теряем! Куды он двинул? В Салазкино? Это пять вёрст всего. Мы его, иуду, прям щас возьмём!
– Или вот тоже б-благочинный, – задумчиво продолжил Фандорин, не обращая внимания на Ульяна. – Если действовать по принципу «ищи, кому выгодно», то отец Викентий – лицо, чрезвычайно заинтересованное в распространении эпидемии. Сейчас он влачит жалчайшее существование. Пастырь без паствы, мелкий вымогатель, самый презираемый с-субъект во всей округе. Он должен люто ненавидеть старообрядчество и старообрядцев. Что это за странный объезд? Неужели только из-за поборов? Вы заметили, что в каждой из деревень он отправлялся по домам – с наставительной беседой? А может быть, чтобы показывать «Видение» и пугать им тех, кто посуеверней? После того как весть о стерженецких самоубийствах разнесётся по России, начальство наверняка примет самые суровые меры к искоренению в этих краях раскола. То-то отцу Викентию будет раздолье.
– Правда! Поп этот – всем нам первый враг, – горячо подтвердил Евпатьев. – Он больше всего чего боится? Что в нашем старообрядстве возобладает разумное, организованное начало. Что народ обратится из беспоповства к староверию цивилизованному, со своими священниками и епископами. Тут ему, кровососу, конец. Нет, Крыжов и Шешулин – люди просвещённые, а тут чувствуется поповская, иезуитская метода!
– Ещё дьякон этот при нём, – подхватил урядник. – Вроде лопух лопухом, а всюду шныряет, вынюхивает. Ушки на макушке, зенками так и постреливает. Если это поп гадит, то Варнава ему способствует. Я знаю, как надо! Меня учили. Следоват их обоих взять и поврозь допросить. Коли завиляют, собьются, зачнут разное врать – тут им конец.
Никифор Андронович с тревогой сказал:
– Они в Латынино пошли. Я предлагал мой возок взять, кучера давал – не захотели. Мы, говорят, на лыжах. Не больно-то раньше благочинный любил попусту брюхо растрясать.