– Не успеет! – отчего-то шепотом пообещал Крестовский.
– Да уж, хотелось бы верить. А теперь о том, кто именно оказался в ненужное время в ненужном месте… – Рак сумрачно усмехнулся.
– Баранину нести? – у столика возник официант в тюбетейке.
– Давай ее сюда, дорогой, мы страшно проголодались! – Вадим Николаевич подмигнул Крестовскому. – А человечину у вас подают?
У официанта вытянулось лицо.
– Шутка, – обрубил Рак. – Тащи свою баранину, узбек!
В десять вечера в вагоне, кроме пассажиров, остался один Ломашкевич. Расположившись в шестом купе на месте сошедшего в Омске Шепетова, он все еще снимал показания.
В воздухе витало нездоровое возбуждение. Дайнека ощутила это сразу, как только вышла в коридор. Оживленные голоса перекрывали настойчивый стук колес.
У туалета разговаривали двое из девятого. Жестикулируя, один из них так увлекся, что задел проходившую Верочку. И без того пострадавшая проводница обиженно отшатнулась.
– Виноват… – мужчина предпочел вернуться в купе.
У ближайшего окна беседовали Кринберг и Казачков. Не прерывая разговора, Кринберг любезно улыбнулся Дайнеке. От этой улыбки у нее по коже снова побежали мурашки. Девушка прислушалась, о чем говорят мужчины.
– Как это все неприятно… – произнес Казачков.
– Представьте себе, Иван Данилыч, пришлось давать объяснения по поводу моего простатита! Ненавижу ездить поездом. Два туалета на такую кучу народа – это черт знает что! – Кринберг понизил голос, но Дайнека расслышала каждое слово. – Кормят здесь – из рук вон… Всю прошедшую ночь провел на горшке. Диарея.
Наткнувшись на заинтересованный взгляд Дайнеки, Иван Данилович покраснел. А Кринбергу показалось, что собеседник не разобрал его слов:
– Понос, говорю.
– И что же, следователя заинтересовал ваш… – Казачков покосился на девушку, – ваша диарея?
– Его интересуют многие вещи, например…
– Например?
– Например, кого я видел той ночью в коридоре, – Кринберг выразительно посмотрел на Дайнеку, но она успела перевести взгляд на окно.
Казачков заметил это и полюбопытствовал:
– И кого же вы видели той ночью?
– Вас, – уставившись на него, неожиданно выдал Кринберг. – Вы все время открывали окно, а потом закрывали его, когда в коридоре кто-нибудь появлялся. Я уже начал беспокоиться: вдруг вам не удастся выбросить то, что вы держите в левой руке.
Иван Данилович побледнел.
– Неужели вы не могли рассказать следователю что-нибудь действительно интересное? – слово «действительно» Казачков произнес с ударением.
– Я рассказал ему все, что знаю… – сделав паузу, Кринберг ухмыльнулся. – И даже немного больше!
– А именно?
– Извольте. Я рассказал, что в три часа ночи, когда меня особенно одолел приступ, пардон, диареи, дверь туалета оказалась запертой. Обращаю ваше внимание на то, что поезд в это время находился всего лишь на полпути до ближайшей станции. Кажется, это была Тюмень. – Кринберг сочувствующе посмотрел на Ивана Даниловича. – Проклиная весь белый свет, я набрался терпения, но человек, который заперся изнутри, тоже ждал, пока я удалюсь восвояси. Что я в конце концов и сделал, не преминув, к слову сказать, полюбопытствовать, кто же там был.
– Ну?
– Вы у меня спрашиваете?
– Простите, – Казачков уткнулся в окно.
– Конечно, я мог бы не говорить, что слышал, как за дверью громыхала жестяная крышка. Похоже, некто пытался протолкнуть в отверстие какой-то предмет.
Иван Данилович с надеждой посмотрел на своего мучителя.
– Но я рассказал все, – с удовольствием подытожил тот.
– Меня от него тошнит, – прошептал Казачков.
Судя по взгляду, устремленному на дверь шестого купе, речь шла о Ломашкевиче.
– На войне как на войне… А вы, я вижу, Иван Данилыч, не любите неприятностей.
– Я нормальный человек и хочу жить спокойно, – раздраженно ответил Казачков. – Унизительно доказывать какому-то мальчишке, что ты непричастен к двойному убийству!
– Ты доказываешь, а внутри рождается странное ощущение, похожее на недоверие себе самому: «А так ли уж я невиновен?»
Казачкова будто подкинуло:
– О чем вы?! Бред какой-то несете!
– Да ну вас! Не сердитесь, голубчик, это я так, пошутил. – Кринберг энергично потер руки. – Люблю быть в гуще событий, в эти моменты особенно остро чувствуешь течение жизни. Обожаю всякие неприятности!
– Вы сумасшедший!
– В точку! – Кринберг понизил голос и наклонился к Казачкову. – На вас никогда не покушались?
– Что вы имеете в виду? – Иван Данилович застыл.
Кринберг поморщился и проговорил пакостным голосом:
– «Что имею, то и введу…» – так обычно отвечают на этот вопрос. Но я не о том. Вас никогда не хотели убить?
Казачков побледнел:
– Подите прочь! Дьявол… – он забежал в купе и со стуком закрыл дверь.
Кринберг тотчас переключился на Дайнеку. Остановив на ней гипнотический взгляд, озорно подмигнул.
Дайнека отвернулась, но тут же встретилась глазами с черноволосой красавицей. Та вздрогнула, нервно запахнула шаль и припала к оконному стеклу, устремив невидящий взгляд в беспросветную темноту. Ее черные волосы были красиво забраны вверх и перевязаны золотистым шнурком.
В коридор вышли еще двое, кого Дайнека ни разу не видела, но догадалась – это люди из штаба Турусова. Он – невысокий мрачный мужчина с тяжелой нижней челюстью. На вид ему было около сорока. Она – до срока увядшая сухощавая блондинка лет тридцати восьми. В их позах чувствовалось осознание собственной неуместности. Они и дальше бы оставались в купе, но чрезвычайные обстоятельства вынудили их покинуть это убежище.
Женщина отделилась от своего спутника и проскользнула в дверь четвертого купе. Дайнека последовала за ней.
– Хорошо, что пришла, – увидев ее, воскликнула Ирина. – Знакомься: Рита Марцевич, политтехнолог из предвыборного штаба Турусова.
– Людмила.
– Очень приятно. Ирина сказала, что вы будете работать у нас.
– Если можно… – вежливо отозвалась Дайнека.
Рита достала сигареты. Не спрашивая разрешения, Ирина тут же вытянула из пачки одну. По очереди, склонившись над зажигалкой, обе женщины закурили.
– Вы не курите? – затягиваясь, спросила Марцевич.
– Не курит… – ответила Ирина. – Расскажи-ка лучше, о чем тебя спрашивал следователь и что рассказывал.