И еще одно обстоятельство немного напрягало Рудика: приходилось расписываться в получении куда большей суммы, чем действительно выделял банк для постановки фильмов. Например, по смете на серию должно было уходить три миллиона рублей, а банк выделял пять, из которых два шли на все про все, три же нужно было отправлять на счета каких-то фирм по липовым договорам, вроде как на шитье костюмов, транспортные расходы, аренду помещений и оборудования, на обеспечение безопасности.
Заключив договор с Холмогоровым, Рудольф сообщил об этом куратору из банка, но в ответ не получил ни одобрения, ни сомнения в необходимости выплаты популярному актеру такого огромного гонорара. Прошел день, потом еще парочка, и только после этого на электронную почту пришло короткое сообщение: «ОК. Пусть будет. Только никаких авансов. Оплата по результату и только с нашего одобрения».
Вполне вероятно, что потом придется объясняться с Сашкой и уверять его, мол, инвестор сократил финансирование или игра не вдохновила заказчика и тот снизил закупочную стоимость сериала. В последнее Холмогоров вряд ли поверит: актер уверен, что одно его участие – залог хорошей кассы. Может, он в чем-то и прав. Но не попрет же Александр против банка, тем более что сам расписался под договором на куда меньшую сумму, дабы обойти налоги. Вообще Сашка раздражал Рудика еще в институте – его отмечали преподаватели по специальным предметам, на него засматривались девочки, а Решетов, хотя и пытался выглядеть солидно, оставался незамеченным. Приходилось искать утешения на стороне. Когда оставалось учиться полтора года, у него случился роман с первокурсницей, который ничем не закончился. Да и не мог закончиться хорошо, хотя Рудольф даже подумывал о браке. Первокурсницей была как раз Надя Черкашина. И потом ее увел опять же Холмогоров.
Вспомнив об этом, Решетов вдруг понял, почему он так ненавидит смазливого однокашника: тому все очень уж легко достается! Если бы у Сашки случились какие-нибудь проблемы, Рудик бы несказанно обрадовался. Обидно только, до слез обидно, что у подобных Холмогорову баловней судьбы проблем не бывает.
А самое обидное, что Александр такой же, как и Решетов, провинциал. Из такого же маленького городка, где нет ни театров, ни музеев, разве что краеведческий с колесами от крестьянских телег в качестве экспонатов. Нет ничего в их родных пенатах – ни красоты, ни жизни. Там даже ничего не растет, кроме картошки. Может, кто-то из отважных горожан и высаживает яблони, которые порой вырастают, несмотря на подлые зимы, но такими чахлыми вырастают и с такими кислыми плодами, что картошка все равно слаще. Только картошка всем поперек горла: на завтрак – пюре, на обед – вареная, на ужин – на сковородке со шкварками. Решетов с детства ее ненавидел и тогда же решил сделать все возможное и невозможное, чтобы вырваться в тот мир, где сияет солнце, где люди едят что-то другое, например, клубнику со сливками или авокадо с креветками. Ради этого Рудик готов был совершить все что угодно. И совершил бы, но судьба дала ему только один шанс, и он им воспользовался: переспал с пятидесятилетней сильно пьющей матерщинницей из рекламного отдела банка «Российский траст».
Надя вернулась домой поздно. Прошел еще один день – суматошный и пустой, как и все последние дни убегающей куда-то жизни. И хотя жизнь еще вся впереди, Надя прекрасно понимала это, но думать, что вся она будет такой же суматошной и жестокой в своей бессмысленности, не хотелось. И делать по дому ничего не хотелось. В мойке скучала посуда, не мытая со вчерашнего вечера – притрагиваться к ней не находилось желания. А есть не хотелось по нескольким причинам сразу: во-первых, надо было что-то готовить, но ведь на это уйдет время, потом, во-вторых, опять же посуду придется мыть, однако главное, в-третьих, поздно уже ужинать – начало девятого.
Надя пила чай с сухариками, без всякой мысли уставившись в экран телевизора, с которого похожие на стриптизерш размалеванные девчонки, крутя едва прикрытыми задницами, вопили о своей огромной и бескорыстной любви. Сказать, что Черкашина ни о чем не думала, вряд ли было бы правдой: каждый человек о чем-то мечтает и надеется на что-то, даже те люди, у кого все мечты уже осуществились, а все надежды стали безропотными и безотказными служанками. Сухарики были черствыми и пресными, как все последние месяцы Надиной жизни, размышлять о которой особенно не хотелось, потому что это не могло принести ничего, кроме ощущения пресности всего окружающего мира.
Зазвонил телефон. Брать трубку не хотелось, но телефон продолжал настаивать. Надя протянула руку, не зная, что сделать: взять пульт и усилить звук телевизора, чтобы больше не слышать звонка, или все же ответить на вызов.
Ты пришел ко мне-е, ко мне-е
Со своим больши-им, больши-им,
Большим и чистым,
Чистым чувством…
– орали с экрана девчонки.
Звонила Татьяна, которая стала набиваться в гости, а потом и вовсе сообщила, что Ивана Семеновича застрелили. Конечно, Надя сказала, чтобы она приезжала. Но во время разговора ее не покидало чувство дежавю, словно это уже было когда-то: как будто однажды Бровкина вот так же звонила и сообщала о чьей-то смерти.
Что-то должно произойти в этот вечер… И Надя наверняка знала, что именно, только забыла, а напрягаться и вспоминать не хотелось. Пришлось мыть тарелки и наводить на кухне порядок, надеясь на то, что подруга надолго не задержится.
Таня появилась не через полчаса, а гораздо раньше, словно предупредила о своем визите из соседнего дома. Привезла собой бутылку французского коньяка, хотя от нее уже пахло спиртным.
– Такое горе, такое горе! – повторяла она, стаскивая с себя зимние сапоги. Голенища были узкие и не хотели слезать с располневших ног Бровкиной.
Затем Татьяна прошла на кухню, села за кухонный стол, сразу наполнила две рюмки и предложила:
– Давай помянем Ивана Семеновича.
Надя не хотела выпивать, тем более коньяк, но пришлось пригубить.
– Если бы ты знала, какой это был человек! – вздохнула Таня. – А какой муж!
– Ты разве была за ним замужем? – удивилась Надежда, понимая, что подруга пьяна, поэтому и несет невесть что.
– Ну да, – мотнула головой Бровкина. – Я просто не распространялась об этом. Вдруг ты завидовать мне будешь? Мы почти год женаты. Он же со своей развелся, хотя сначала вроде как фиктивно. Ведь вышел закон, по которому чиновники не могут иметь имущество и счета за границей, а у него там много всего было, и Иван Семенович недвижимость записал на детей. Но все на них оформить было нельзя, потому что у них не было таких доходов, чтобы апартаменты и виллы покупать. Вот он кое-что на жену переписал и вроде как развелся. Но потом кто-то настучал, что развод фиктивный. Иван Семенович начал было перед начальством оправдываться, а тут как раз меня встретил и самым настоящим образом влюбился. Стали мы жить вместе, а потом я говорю, что не могу так, мол, меня мама иначе воспитала. Иван Семенович сначала не воспринял. А потом я призналась, что жду ребенка.