Это был долгий процесс, на который уже указывали некоторые сопутствующие явления, но Скаррет обратил внимание на новые черты в характере Винанда, только когда тому исполнилось сорок пять. Тогда же они стали видны многим. Винанд потерял интерес к борьбе с промышленниками и финансистами. Он нашёл новую разновидность жертв. Нельзя было понять, спортивный ли это интерес, мания или последовательное стремление к какой-то цели. Полагали, что это ужасно, потому что выглядит бессмысленной жестокостью.
Началось с дела Дуайта Карсона. Дуайт Карсон, талантливый молодой писатель, заслужил безупречную репутацию как человек, страстно преданный своим убеждениям. Он боролся за права личности. Он писал в крупных журналах, имевших большой престиж и небольшой тираж и не представлявших угрозы для Винанда. Винанд купил Дуайта Карсона. Он заставил Карсона вести в «Знамени» рубрику, посвящённую превосходству масс перед гениальной личностью. Это была скверная рубрика, нудная и неубедительная; многие читатели были разочарованы. Это было напрасной тратой газетной площади и денег. Винанд настоял, чтобы рубрика продолжалась.
Даже Альва Скаррет был шокирован тем, что Карсон предал свои идеалы.
— Любой другой, Гейл, — высказался он, — но честное слово, от Карсона я этого не ожидал.
Винанд рассмеялся. Он смеялся так долго, словно не мог остановиться, его смех был на грани истерики. Скаррет нахмурился: ему не понравился вид Винанда, не способного справиться с эмоциями; это противоречило всему, что он знал о Винанде. У Скаррета появилось смутное ощущение, будто он увидел маленькую трещинку в непробиваемой стене; трещинка, возможно, не могла угрожать стене — но она не имела права на существование.
Несколько месяцев спустя Винанд купил молодого писателя из радикального журнала, человека, известного своей честностью, и усадил его за серию статей, клеймящих массу и прославляющих людей исключительных. Это тоже не встретило понимания у рассерженных читателей. Но Винанд продолжал. Ему, казалось, были безразличны пока ещё не очень явные признаки снижения тиража.
Он нанял чувствительного поэта для репортажей с бейсбольных матчей. Нанял искусствоведа вести колонку финансовых новостей. Поставил социалиста на защиту фабрикантов и консерватора — на защиту прав трудящихся. Заставил атеиста писать о красоте религиозного чувства. Вынудил серьёзного учёного провозглашать преимущество мистической интуиции перед научными методами исследования. Он выплачивал знаменитому дирижёру симфонического оркестра щедрое годовое содержание при одном непременном условии: никогда не дирижировать.
Некоторые из этих людей отказывались — вначале. Но соглашались, обнаружив, что находятся на грани банкротства, к которому вела последовательность не выясненных до конца обстоятельств. Некоторые из этих людей были знамениты, другие безвестны. Винанд не проявлял интереса к положению своей будущей добычи. Как не проявлял интереса и к тем, чей шумный успех переходил на твёрдую коммерческую основу, — к людям, не имевшим твёрдых убеждений. Его жертвы имели одну роднившую их черту — незапятнанную честность.
После того как они были сломлены, Винанд скрупулёзно продолжал платить им. Но более не чувствовал озабоченности их судьбами или желания увидеться с ними. Дуайт Карсон запил. Двое стали наркоманами. Один покончил с собой. Последний случай переполнил чашу терпения Скаррета.
— Не слишком ли далеко это заходит, Гейл? — спросил он. — Это же практически убийство.
— Вовсе нет, — ответил Винанд. — Я просто стал внешним толчком. Причина же была заложена в нём самом. Если молния ударит в гниющее дерево, оно рухнет, но это не вина молнии.
— Что же ты называешь здоровым деревом?
— Их просто не существует, Альва, — весело заявил Винанд, — их просто не существует.
Альва Скаррет больше никогда не просил у Винанда объяснений. Каким-то шестым чувством Скаррет почти угадал причину. Скаррет пожимал плечами и смеялся, объясняя своим собеседникам, что нет причин для беспокойства, это просто «предохранительный клапан». Только двое разгадали Гейла Винанда: Альва Скаррет — частично и Эллсворт Тухи — полностью.
Эллсворт Тухи, который в этот период хотел прежде всего избежать ссоры с Винандом, не смог сдержать недовольства, что Винанд не выбрал жертвой его. Он почти желал, чтобы Винанд попробовал подкупить его, не важно, что последует за этим. Но Винанд редко замечал его.
Винанд никогда не боялся смерти. Мысль о самоубийстве посещала его, но не как намерение, а лишь как одна из многих вероятностей человеческой судьбы. Он рассматривал эту возможность безразлично, с чувством вежливого любопытства, как рассматривал любую возможность, — а затем забывал. Винанду была знакома полная потеря сил, когда воля ему изменяла. Он всегда излечивался, проведя несколько часов в своей галерее.
Так он дожил до пятидесяти одного года и этого дня, когда не произошло ничего значительного, и всё же вечер застиг его лишённым всяких желаний.
Гейл Винанд сидел на краю постели, слегка наклонившись вперёд, локти его покоились на коленях, пистолет лежал на ладони.
«Да, — сказал он себе, — решение где-то здесь. Но я не хочу об этом знать».
И ощутив, что в основе желания не знать коренится приступ страха, он понял, что сегодня не умрёт. Пока он ещё чего-то боится, страх убережёт его жизнь, даже если это означает лишь продвижение к неведомой катастрофе. Мысль о смерти не принесла ничего. Мысль о жизни принесла небольшую милостыню — намёк на страх.
Он пошевелил рукой, ощутив вес пистолета. Улыбнулся чуть заметной разочарованной улыбкой: «Нет, это не для тебя. Ещё не время. У тебя ещё достаточно ума, чтобы не умирать бессмысленно».
Он отбросил пистолет, понимая, что момент прошёл и это больше не угрожает ему. Встал. Радости он не испытывал, только усталость, но он уже вернулся к своему обычному состоянию. Сомнений больше не было, надо было заканчивать этот день и отправляться спать.
Он спустился в свой кабинет и достал бутылку.
Когда в кабинете зажёгся свет, он заметил подарок Тухи. Это был большой вертикально стоящий ящик. Винанд уже видел его этим вечером. Он подумал тогда: «Что за чёрт» — и забыл о нём.
Он налил себе и медленно пил стоя. Ящик был слишком велик, чтобы его можно было не замечать, и, пока пил, он пытался угадать, что бы там могло быть. Он был не в состоянии вообразить, что, собственно, Тухи мог ему послать; он ожидал чего-нибудь не столь существенного — небольшого конверта с намёком на шантаж; многие уже пытались совершенно безуспешно шантажировать его; он подумал, что у Тухи могло бы хватить ума понять это.
К тому времени, когда стакан опустел, он не пришёл к какой-то разумной догадке. Это его раздражало, как не поддающийся решению кроссворд. Где-то в его столе хранились инструменты. Он нашёл их и вскрыл ящик.
Это была статуя Доминик Франкон, изваянная Мэллори.
Гейл Винанд подошёл к своему столу и положил клещи, которые держал так, будто они сделаны из хрупкого стекла. Затем повернулся и вновь оглядел статую. Он смотрел на неё около часа.