Питер сидел на полу, раскинув ноги. Он поднял руку, осмотрел ногти, сунул палец в рот и откусил заусеницу. Все его чувства были отключены — он слушал, и Тухи понимал, что ответа не последует.

Китинг послушно ждал, казалось, ему всё безразлично: звуки стихли, и он просто ждал, когда они возобновятся.

Тухи ухватился за подлокотник кресла, потом отнял и приподнял ладони, снова обхватил дерево — он больше ни на что не рассчитывал. Он толчком поднялся на ноги.

— Спасибо, Питер. — Голос Тухи звучал серьёзно. — Честность трудно отбросить в сторону. Всю свою жизнь я произносил речи перед большими аудиториями. Но такую речь мне больше произнести не удастся.

Китинг приподнял голову. В его голосе прозвучало предвосхищение ужаса, ещё не испытанного, но ожидающего его в ближайший час:

— Не уходи, Эллсворт.

Тухи наклонился над ним и тихо рассмеялся:

— Вот и ответ, Питер. Вот мой довод. Ты хорошо знаешь меня, знаешь, что я с тобой сделал, у тебя не осталось иллюзий на мой счёт. Но оставить меня ты не можешь и никогда не сможешь. Ты повиновался мне во имя идеалов, но и оставив идеалы, ты будешь подчиняться мне. Ни на что другое ты уже не годишься… Спокойной ночи, Питер.

XV

«Наступил решающий момент. Наш вывод покажет, чего мы стоим. В лице Говарда Рорка мы должны сокрушить силы эгоизма и антиобщественного индивидуализма. Эти силы — проклятье нашего времени, и в данном случае они предстали в полном своём выражении. Как уже сказано в начале статьи, в настоящее время окружной прокурор располагает свидетельством — сейчас мы не можем назвать его, — которое безусловно доказывает виновность Рорка. Общество требует возмездия вместе с нами».

Статья появилась в конце мая в утреннем выпуске газеты «Знамя» в колонке «Вполголоса». В руки Гейла Винанда она попала, когда он ехал домой из аэропорта. Он летал в Чикаго в надежде возобновить контракт на три миллиона долларов с одним крупным рекламным агентством. Два дня он предпринимал отчаянные усилия, но всё напрасно — контракт был потерян. Сойдя с самолёта, он накупил нью-йоркских газет. Его ожидала машина, чтобы отвезти в загородный дом. Тогда он и наткнулся на статейку.

Винанд даже усомнился, ту ли газету он читает, и проверил название. Как ни странно, это было «Знамя», и статья была напечатана на первой полосе на месте передовицы.

Он велел шофёру ехать в редакцию и держал газету развёрнутой на коленях, пока машина не остановилась перед зданием «Знамени».

Едва он вошёл, как заметил перемену — во взгляде двух репортёров, выходивших из лифта, в позе лифтёра, которому явно хотелось обернуться и рассмотреть его, во внезапном оцепенении людей в его приёмной. Ожидание чувствовалось в том, как при виде него разом замолкал треск пишущих машинок, как замирали взгляды и движения. Все понимали значение невероятного, но свершившегося поворота в ходе событий.

Он впервые ощутил смутное потрясение; чувствовалось, что всеми овладело сомнение, и то, что оно проникло в умы, предвещало дурное — люди допускали возможность его поражения в конфликте с Эллсвортом Тухи.

Но у него не было времени для самоанализа. Он не мог позволить себе копаться в своих эмоциях, в этот момент он испытывал лишь ощущение того, как напряглись мышцы его лица, как сжались зубы, как натянулась кожа на переносице и скулах; он знал, что должен контролировать внешние проявления волнения.

Не говоря ни слова, он прошёл в кабинет. В кресле перед его столом сидел, обмякнув, Альва Скаррет. Горло у него было забинтовано грязным белым бинтом, лицо воспалено. Винанд остановился посреди комнаты. Если в приёмной люди испытали облегчение, увидев спокойствие Винанда, то Альву Скаррета это не обмануло.

— Гейл, меня здесь не было, — прохрипел он возбуждённым шёпотом, мало походившим на нормальный голос. — Меня не было здесь два дня. У меня ларингит. Можешь спросить доктора, высокая температура, по мне видно. Я прямо из постели. Доктор не пускал меня, но я пришёл… Гейл, поверь, меня здесь не было, не было!

Он не был уверен, слышит ли его Винанд. Винанд дал ему закончить, потом помолчал, раздумывая. Наконец он спросил:

— Кто отвечал за выпуск?

— Выпускали Аллен и Фальк.

— Уволь Хардинга, Аллена, Фалька и Тухи. Заплати Хардингу за расторжение контракта. Тухи не надо. Чтобы через четверть часа их здесь не было.

Хардинг был ответственным редактором, Фальк — корректором, Аллен отвечал за реализацию, все работали в «Знамени» более десяти лет. Для Скаррета это прозвучало как гром среди ясного неба — словно сообщение, что президент отрешён от должности, Нью-Йорк разрушен метеоритом, а Калифорнию поглотил океан.

— Гейл! — завопил он. — Это невозможно!

— Убирайся.

Скаррет поплёлся прочь.

Винанд нажал кнопку селектора и в ответ на испуганный голос секретарши потребовал:

— Ко мне никого не впускать.

— Да, мистер Винанд.

Он нажал другую кнопку и вызвал ответственного за распространение газеты:

— Надо изъять всё из розничной продажи.

— Мистер Винанд, слишком поздно! Большая часть уже…

— Изъять немедля!

— Хорошо, мистер Винанд…

Ему хотелось опустить голову на стол, застыть неподвижно и отдохнуть, но отдыха для него не существовало, он нуждался в большем покое, чем смерть, в отдыхе нежившего человека. Желание отдохнуть противоречило его натуре; он знал, что означало распиравшее его напряжение: призыв к действию; мобилизация сил, инстинкт борьбы были так сильны, что парализовали его. Он поискал чистый лист, забыв, что держит его в руке. Надо написать передовицу, которая объяснит и перечеркнёт прежнюю. Надо спешить. Это его первая неотложная обязанность.

С первыми написанными словами спало внутреннее напряжение. Быстро водя пером по бумаге, он думал о том, какая мощь скрыта в словах, сначала для того, кто их нашёл, потом для тех, кому они предназначались, — исцеляющая мощь, преодоление преграды. Он думал: вот нераскрытая учёными основополагающая тайна, источник жизни — то, что происходит, когда мысль обретает форму в слове.

Он чувствовал, как вибрируют стены и пол его кабинета. Он слышал лёгкий шум — машины были запущены, печатался вечерний выпуск малоформатной газеты «Кларион». Шум был ему приятен. Перо забегало быстрее, как будто со звуками в пальцы вливалась энергия.

Он отказался от обычного авторского «мы». Он писал: «…и если моим читателям или врагам угодно будет посмеяться надо мной из-за этого происшествия, я не буду в обиде и сочту это оплатой старых долгов. Я заслужил это».

Он думал: вот стучит сердце этого здания… Который теперь час? Действительно ли это шум извне или я слышу собственное сердце? Однажды доктор сунул мне в уши наконечники своего стетоскопа, он сказал тогда, что я здоров как бык и меня хватит надолго, на многие годы.