Однажды в марте, когда небо в преддверии весны чуть подёрнулось зеленоватой дымкой и в Центральном парке {37} земля, оставшаяся в пятистах футах внизу, переняла у неба этот оттенок, добавив к своей коричневой темноте намёк на грядущую перемену цвета, а озёра рассыпались осколками стекла под паутинками голых ветвей, Рорк прошёл по каркасу будущего огромного отеля квартирного типа и остановился перед работающим электриком.
Тот усердно трудился, оборачивая балку похожим на водопроводную трубу кабелем в толстой металлической оплётке. Эта работа требовала многочасового напряжения и терпения, тем более что вопреки всем расчётам свободного места явно не хватало. Рорк встал, сунув руки в карманы, наблюдая за мучительно медленным ходом работы электрика.
Электрик поднял голову и резким движением повернулся к Рорку. У него была большая голова и настолько некрасивое лицо, что оно даже привлекало. Лицо это, не старое и не рыхлое, было сплошь покрыто глубокими морщинами, а щёки свисали, как у бульдога. Поразительны были глаза, большие, широко раскрытые, небесно-голубого цвета.
— И чего надо? — сердито спросил электрик. — Чего вылупился, придурок?
— Горбатишься впустую, — сказал Рорк.
— Да ну?
— Да ну.
— Надо же!
— Тебе, чтобы обвести балку кабелем, и дня не хватит.
— А ты что, знаешь, как сделать лучше?
— Ага.
— Катись отсюда, щенок. Нам здесь умники из колледжа без надобности.
— Прорежь в балке дыру и протяни кабель через неё.
— Чёрта с два, и не подумаю!
— Ещё как подумаешь!
— Так никто не делает.
— Я так делал.
— Ты?
— Не только я. Так везде делают.
— А здесь не будут. Я-то точно не буду!
— Тогда я сам сделаю.
Электрик взревел:
— Ни фига себе! С каких это пор конторские крысята стали делать мужскую работу?!
— Дай-ка мне горелку.
— Поосторожнее с ней, голубчик. А то, не ровен час, свои нежные пальчики спалишь!
Взяв у электрика рукавицы, защитные очки и ацетиленовую горелку, Рорк опустился на колени и направил тонкую струю синего пламени в центр балки. Электрик стоя наблюдал за ним. Рорк твёрдой рукой удерживал тугую шипящую струю пламени. Он содрогался в такт её яростным колебаниям, но ни на секунду не позволял ей отклониться от намеченного направления. В его теле не было ни малейшего напряжения — оно всё было вложено в руку. И казалось, что синяя струя, медленно прогрызающая сталь, исходит не из горелки, а прямо из держащей её руки.
Он закончил, положил горелку и поднялся.
— Боже мой! — сказал электрик. — Да ты, оказывается, умеешь с горелкой управляться!
— Похоже на то, а? — Рорк снял рукавицы и очки и отдал их электрику. — Теперь так и делай. А прорабу передай, что это я так велел.
Электрик с почтением смотрел на аккуратное отверстие, прорезанное в балке. Он пробормотал:
— И где ж ты, рыжий, научился так с горелкой работать?
Спокойная и довольная улыбка Рорка показывала, что это признание его победы не осталось им незамеченным.
— Я поработал и электриком, и сантехником, и клепальщиком, и ещё кое-кем.
— И при этом учился?
— Да, в определённом смысле.
— Архитектором стать хочешь?
— Да.
— Тогда будешь первым из них, кто знает толк не только в красивых картинках да званых обедах. Видел бы ты, каких нам тут отличников из конторы присылают!
— Если ты так передо мной извиняешься, то не надо. Я и сам эту братию не люблю. Ладно, работай. Пока!
— Пока, рыжий!
В следующий раз, когда Рорк появился на стройплощадке, голубоглазый электрик издалека помахал ему, позвал его и попросил совета, в котором совсем не нуждался. Он сказал, что его зовут Майк и что за эти несколько дней он успел соскучиться по Рорку. В следующий приход Рорка дневная смена как раз закончила работу, и Майк подождал, когда Рорк закончит осмотр.
— Ну что, рыжий, может, по кружечке пивка? — предложил он, когда Рорк вышел.
— А как же, — сказал Рорк. — Спасибо.
Сидя за столиком в углу подвальчика, они пили пиво, и Майк рассказывал свою любимую историю — как он свалился с пятого этажа, когда под ним треснули леса, и сломал три ребра, но выжил и может теперь всё это рассказывать. Рорк вспоминал свою работу на стройке. Настоящее имя Майка было Шон Ксавье Доннеган, но его все давным-давно позабыли. У него был свой набор инструментов и старый «форд», и жил он тем, что разъезжал по всей стране с одной большой стройки на другую. Сами люди не много значили для Майка, но их умение работать значило очень много. Мастерство, в каком бы деле оно ни проявлялось, он буквально боготворил. Майк страстно любил собственную работу и не выносил тех, у кого не было подобной преданности делу. В своей области он был настоящим мастером и в других ценил только мастерство. Его мировоззрение отличалось простотой: есть мастера и есть неумёхи, и последние его нисколько не интересовали. Он обожал здания, но при этом презирал всех архитекторов.
— Был, правда, один, — серьёзно изрёк он за пятой кружкой, — но только один, но ты, рыжий, слишком молод и уже не застал его. Это был единственный архитектор, который знал толк в строительстве. Я у него работал, когда был в твоём возрасте.
— Кто ж это такой?
— Его звали Генри Камерон. Он, наверное, давно уже умер.
Рорк долго смотрел на Майка, а потом сказал:
— Он не умер, Майк. — И добавил: — Я у него работал.
— Ты?!
— Почти три года.
Они молча посмотрели друг на друга, окончательно скрепив этим взглядом свою дружбу.
Спустя несколько недель Майк как-то остановил Рорка на стройплощадке и с изумлённым выражением на некрасивом лице спросил:
— Рыжий, я слыхал, как наш старшой говорил парню от подрядчика, что ты упрямый и своенравный и что с таким гадом, как ты, он ещё дела не имел. Что ты ему сделал?
— Ничего.
— Тогда о чём он говорил?
— Не знаю, — сказал Рорк. — Может, ты знаешь?
Майк посмотрел на него, пожал плечами и ухмыльнулся.
— Понятия не имею, — сказал он.
В начале мая Питер Китинг отправился в Вашингтон инспектировать строительство музея, подаренного городу одним великим филантропом, занятым успокоением своей совести. Здание музея, как гордо заметил Китинг, явится совершенно новым словом в архитектуре, так как будет копией не Парфенона, а Мезон Карре в Ниме {38}.