— Нет, не была. Я действительно хотела влюбиться в тебя. Думаю, это было бы удобно. С тобой у меня совсем не было бы забот. Но, видишь ли, я ничего не чувствую. Мне всё равно — ты, Альва Скаррет или Лусиус Хейер.
Он встал. Не желая смотреть на неё, он подошёл к окну и стал пристально вглядываться в него, сжав руки за спиной. Он позабыл о своей страсти и о её красоте, но вспомнил теперь, что она — дочь Франкона.
— Доминик, ты выйдешь за меня замуж?
Он знал, что должен сказать это сейчас. Если он позволит себе подумать о ней, он никогда этого не скажет; его чувства к ней больше не имели значения, он не мог допустить, чтобы они стали преградой между ним и его будущим. А его чувства к ней начали переплавляться в ненависть.
— Ты шутишь? — спросила она.
Он повернулся к ней и заговорил быстро и легко — теперь он лгал и поэтому был так в себе уверен, что слова давались без всякого труда:
— Я люблю тебя, Доминик. Я без ума от тебя. Дай мне шанс. Почему бы и нет, если у тебя нет больше никого? Ты научишься любить меня, потому что я понимаю тебя. Я буду терпелив. Я сделаю тебя счастливой.
Она неожиданно вздрогнула, а затем рассмеялась. Она смеялась просто и самозабвенно; он видел, как колышутся бледные очертания её платья. Она поднялась, откинув назад голову, подобно натянутой струне, дрожание которой ослепляло его — и оскорбляло, потому что её смех не был едким или дразнящим. Это был обыкновенный весёлый смех.
Потом смех прекратился. Она стояла и смотрела на него. Затем серьёзно сказала:
— Питер, если я когда-нибудь захочу наказать себя за что-нибудь ужасное, если я захочу наказать себя самым страшным наказанием, я выйду за тебя замуж. — И добавила: — Считай это обещанием.
— Я буду ждать. И мне всё равно, какую ты выберешь причину.
Она весело улыбалась. Он всегда боялся этой холодной весёлой улыбки.
— Знаешь, Питер, на самом деле ты вовсе не обязан этого делать. В любом случае ты получишь партнёрство в фирме. И мы останемся добрыми друзьями. А теперь тебе пора уходить. Не забудь, в среду ты ведёшь меня на выставку лошадей. Я обожаю выставки лошадей. Спокойной ночи, Питер.
Он оставил её и пошёл домой. Стояла тёплая весенняя ночь. Он был взбешён. Если бы в этот момент ему предложили в безраздельное владение фирму «Франкон и Хейер» с условием, что он женится на Доминик, он отказался бы. А ещё он знал, ненавидя себя, что, если ему предложат это завтра утром, он не откажется.
Это был страх. Китингу казалось, что такое ощущают в ночных кошмарах, только при кошмарах человек просыпается, когда становится совсем уж невыносимо. Он же не мог ни проснуться, ни далее выносить этот ужас. Страх, порочный, непристойный страх поражения копился целыми днями, неделями и теперь обрушился на него. Он проиграет конкурс, без всякого сомнения, проиграет — и эта уверенность нарастала с каждым днём ожидания. Он не мог работать, вздрагивал, когда к нему обращались, не мог заснуть ночью.
Он шёл по направлению к дому Лусиуса Хейера, стараясь не замечать лица людей, мимо которых проходил. Но не замечать он не мог. Он привык смотреть на людей, и те тоже смотрели на него, как обычно. Ему хотелось крикнуть им, чтобы они отвернулись, оставили его в покое. Они глазеют на него, потому что он обречён на провал, и они об этом знают, — так думалось Китингу.
Он направлялся к дому Хейера, чтобы спасти себя от надвигающейся катастрофы, спасти единственным способом, который ещё оставался в его распоряжении. Если он проиграет этот конкурс (а он не сомневался, что проиграет), Франкон будет неприятно удивлён и разочарован. В таком случае, если Хейер умрёт (а умереть он может в любой момент), у Франкона, только что пережившего по вине Китинга горькое публичное унижение, появятся сомнения, брать ли Китинга в партнёры. А если у Франкона появятся сомнения, то игра будет проиграна. Ведь подобной возможности ждут и многие другие: Беннет, которого Китинг так и не сумел выжить из бюро; Клод Штенгель, который процветал и уже обратился к Франкону с предложением выкупить долю Хейера. Китингу рассчитывать было не на что, кроме веры в него Франкона, а это был капитал весьма ненадёжный. Как только на место Хейера придёт другой партнёр, всем видам Китинга на будущее придёт конец. Он слишком близко подошёл к цели и промахнулся. Такого не прощают никогда.
Бессонными ночами оформилось чёткое и окончательное решение — он должен закрыть этот вопрос раз и навсегда. Он должен воспользоваться беспочвенными надеждами Франкона, пока ещё не объявлен победитель конкурса. Ему нужно заставить Хейера уйти и самому сесть на его место. У него оставалось всего несколько дней.
Он вспомнил, что говорил Франкон о характере Хейера. Он просмотрел папки в кабинете Хейера и нашёл то, что надеялся найти. Это было письмо от подрядчика, написанное пятнадцать лет назад. В нём просто констатировалось, что подрядчик прилагает к письму чек на двадцать тысяч долларов на имя мистера Хейера. Китинг просмотрел документацию на здание, о котором шла речь. Действительно, оказалось, что строительство обошлось дороже, чем следовало бы. Как раз в том году Хейер начал собирать свою знаменитую коллекцию фарфора.
Хейер был в своём домашнем кабинете один. Это была маленькая тёмная комната, воздух в ней казался спёртым, словно она годами не проветривалась. Тёмные панели красного дерева, гобелены, бесценная старинная мебель — всё содержалось в безукоризненной чистоте, но всё же в кабинете почему-то пахло нищетой и гнилью. На маленьком столике в углу горела одинокая лампа, освещая пять нежных драгоценных чашечек старинного фарфора. Хейер сидел, ссутулившись, и изучал чашечки в тусклом свете, с выражением какой-то бессмысленной радости на лице. Он слегка вздрогнул, когда его старый слуга ввёл Китинга. Хейер удивлённо моргнул, но пригласил Китинга присесть.
Услышав первые звуки собственного голоса, Китинг понял, что страх, который он испытывал на пути сюда, покинул его. Голос его был холоден и ровен. «Тим Дейвис, — подумал он, — Клод Штенгель. Теперь надо убрать с дороги ещё одного».
Он объяснил, что ему надо. Всё было изложено в одном сжатом, лаконичном, законченном абзаце, идеальном, как чисто огранённый драгоценный камень.
— И следовательно, если вы завтра утром не сообщите Франкону о своей отставке, — закончил он, держа письмо двумя пальцами за уголок, — вот это будет направлено в гильдию архитекторов.
Он ждал. Хейер сидел неподвижно, выкатив бесцветные, ничего не выражающие глаза. Рот его сложился в идеальную окружность. Китинг вздрогнул — ему показалось, что он разговаривает с идиотом.
Потом Хейер зашевелил губами. На фоне нижних зубов показался бледно-розовый язык.
— Но я не хочу в отставку, — сказал он простодушно, чуть прихныкивая.
— Вам придётся уйти в отставку.
— Я не хочу. И не собираюсь. Я знаменитый архитектор. Я всегда был знаменитым архитектором. Я не хочу, чтобы ко мне приставали. Все хотят, чтобы я ушёл в отставку. Я расскажу вам один секрет. — Он наклонился к Китингу и с хитрым видом прошептал: — Вы, может быть, не знаете, но я-то точно знаю, меня ему не обмануть. Гай хочет моей отставки. Он думает, что может меня перехитрить, но я его насквозь вижу. Так что здесь Гай просчитался. — Он тихо захихикал.