— Мне кажется, вы меня не поняли. Это вы понимаете? — Китинг всунул письмо в наполовину согнутые пальцы Хейера.
Он смотрел, как тоненький листочек дрожит в руке Хейера. Потом письмо упало на стол, и Хейер безнадёжно попытался зацепить его, как крючком, парализованными пальцами левой руки. Хейер сглотнул и произнёс:
— Вы не можете отправить это в гильдию. Тогда меня лишат лицензии.
— Конечно, — сказал Китинг. — Лишат.
— И об этом напишут в газетах.
— Во всех.
— Вы не можете так поступить.
— Могу. Если вы не подадите в отставку.
Плечи Хейера опустились до края стола. Голова его оставалась над столом, робко и нерешительно, словно тоже намереваясь исчезнуть из виду.
— Не делайте этого, пожалуйста, не надо, — бормотал Хейер на одной плаксивой ноте без всяких пауз. — Вы хороший мальчик, вы такой хороший мальчик, вы же не поступите так со мной?
На столе жёлтым квадратом лежало письмо. Беспомощная левая рука Хейера тянулась к нему, медленно наползая от края стола. Китинг наклонился и вырвал письмо из-под руки Хейера.
Хейер посмотрел на него, открыв рот, склонив голову набок. Он смотрел так, будто ожидал, что Китинг сейчас его ударит. Его омерзительный молящий взгляд говорил, что он стерпит этот удар.
— Пожалуйста, — прошептал Хейер. — Не надо делать этого, ну пожалуйста. Я неважно себя чувствую. Я ведь никогда вас не обижал. Я даже помню, что когда-то, кажется, сделал для вас что-то хорошее.
— Что? — отрезал Китинг. — Что вы мне сделали такого хорошего?
— Вы ведь Питер Китинг… Питер Китинг… Я действительно кое-что для вас сделал… Вы тот самый юноша, в которого так верит Гай Франкон. Не доверяйте Гаю. Я ему не доверяю. Но вы мне нравитесь. Когда-нибудь мы сделаем из вас проектировщика. — После этих слов рот его остался открытым. С края рта стекала тонкая струйка слюны. — Пожалуйста, не надо…
Глаза Китинга засверкали от презрения. Отвращение толкало его на более решительные действия. Ему надо было сделать эту сцену ещё более мерзкой, потому что он не мог больше выносить этого.
— Вас разоблачат публично, — произнёс Китинг громовым голосом. — Вас разоблачат как взяточника. Люди будут указывать на вас пальцами. Ваши портреты опубликуют в газетах. Владельцы дома подадут на вас в суд. Вы попадёте за решётку.
Хейер ничего не сказал. Он не шевелился. Китинг услышал, как на столе вдруг зазвенели чашечки. Он не мог видеть, как трясётся тело Хейера. В тишине комнаты раздавался лишь лёгкий стеклянный звон, как будто чашечки тряслись сами по себе.
— Убирайтесь! — сказал Китинг, повышая голос, чтобы не слышать этого звука. — Убирайтесь из фирмы вон! Зачем вы хотите остаться? Вы ничтожество! Вы всегда были ничтожеством.
Жёлтое лицо на краю стола приоткрыло рот, издавая влажный булькающий звук, похожий на стон.
Китинг сидел свободно, чуть наклонившись вперёд, раздвинув колени и опершись локтем на одно из них. Рука его свисала вниз, в ней болталось письмо.
— Я… — У Хейера перехватило дыхание. — Я…
— Молчите! Вам нечего сказать. Только да или нет. Думайте, и побыстрее. Я тут с вами препираться не намерен.
Хейер перестал дрожать. На его лицо по диагонали упала тень. Китинг видел один немигающий глаз, половину открытого рта. Через эту дыру в полулицо втекал мрак, придавая ему ужасное выражение.
— Отвечайте! — завопил внезапно перепугавшийся Китинг. — Почему вы мне не отвечаете?
Полулицо покачнулось, и Китинг увидел, как голова рухнула вперёд. Она упала на стол, продолжила своё движение и рухнула на пол, как отрубленная. За ней упали две чашки, тихо разбившись на ковре. Первым чувством Китинга было облегчение от того, что за головой последовало тело, которое неловкой и неподвижной грудой лежало теперь на полу. Не раздалось ни звука — только приглушённый музыкальный звон бьющегося фарфора.
«Он страшно разозлится», — подумал Китинг, глядя вниз на разбитые чашки. Он вскочил, опустился на колени, принялся без всякой надобности собирать осколки, поскольку сам видел, что склеить ничего не удастся. Он сознавал, что одновременно думает о том, что это было оно, то самое, второй удар, которого все ожидали, и о том, что ему, Китингу, надо немедленно что-то предпринять, но на самом деле всё в порядке — ведь теперь Хейер обязательно уйдёт в отставку.
Потом он на коленях приблизился к телу Хейера. Он ещё подумал — почему он не хочет дотрагиваться до Хейера?
— Мистер Хейер! — окликнул он тихим, исполненным уважения голосом. Осторожно приподнял голову Хейера. И выронил её. Звука падения он не услышал. Он услышал лишь собственную икоту, поднимавшуюся в горле. Хейер был мёртв.
Он сидел возле тела, упираясь ягодицами в пятки, вытянув руки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Взгляд его остановился на складках дверных портьер. Он задумался: серый налёт на портьерах — это пыль или ворс бархата? Бархат ли это вообще? Насколько вышли из моды дверные портьеры? Потом он почувствовал, что трясётся. К горлу подступила тошнота. Он поднялся, прошёл по комнате и рывком распахнул дверь, потому что вспомнил, что где-то ведь есть и остальная часть квартиры, а в ней — слуга. Он начал звать его, стараясь кричать погромче.
Китинг пришёл в бюро как обычно. Он отвечал на вопросы, объяснял, что в тот день Хейер пригласил его к себе после ужина, желая обсудить с ним вопрос о своей отставке. Никто в рассказе Китинга не усомнился, да никто, как он сам понимал, и не мог бы усомниться. Конец Хейера пришёл именно так, как все и ожидали. Франкон ничего, кроме облегчения, не испытал.
— Мы знали, что рано или поздно это случится, — сказал он. — Так стоит ли сожалеть о том, что он избавил себя и всех нас от затяжной агонии?
Китинг держался спокойнее, чем когда-либо за последние недели. Это было спокойствие полного оцепенения. Навязчивая, монотонная мысль преследовала его повсюду — на работе, дома, ночью в постели: «Я убийца… ну, почти убийца… почти убийца…» Он знал, что это не было несчастным случаем, его действия были рассчитаны на то, чтобы вызвать у Хейера потрясение и ужас. Он рассчитывал на этот второй удар, после которого Хейер окажется в больнице до конца своих дней. Но разве он ожидал только этого? Разве он не знал, что ещё может означать второй удар? Он рассчитывал и на это? Китинг постарался припомнить. Он очень хотел припомнить, очень. Он ничего не чувствовал. Так или иначе, он ожидал, что не будет чувствовать ничего. Но ему хотелось знать наверняка. Он не замечал, что происходит вокруг него в бюро. Он совсем забыл, что у него осталось очень немного времени, чтобы заключить с Франконом договор о партнёрстве.
Через несколько дней после смерти Хейера Франкон вызвал его в кабинет.
— Садись, Питер, — сказал он с улыбкой более лучезарной, чем обычно. — Что ж, малыш, у меня для тебя есть хорошие новости. Утром прочли завещание Лусиуса. Знаешь, у него ведь не осталось родственников. Признаюсь, я не ожидал, я недооценил его, но оказывается, и он при случае был способен на широкий жест. Он завещал всё тебе… Душевно, не правда ли? Теперь тебе не придётся беспокоиться об учредительском взносе, когда мы займёмся… Что такое, Питер?.. Питер, мальчик мой, тебе плохо?..