О баснословных прибылях было известно не, только Валерию Николаевичу и Автандилу, но и лидерам, как минимум, двух преступных группировок города — Трехе, который до последнего момента неплохо кормился от «Диониса», и Куперу, родственнику Варази. Родственнику… Родственнику…
Но вернемся к Висловой. Если верить Автандилу, он отвез ее вчера домой и после этого больше не видел. Это вполне может оказаться правдой, но, однако, не означает, что Варази не причастен к ее исчезновению. Если это устроено с его подачи, возникает вопрос: зачем ему это нужно? Если же он к этому непричастен, то кто тогда приложил руку к исчезновению Екатерины?
Что-то уж слишком много вопросов, Женечка! И ни одной, даже самой тоненькой ниточки, за которую можно было бы потянуть.
Давай попробуем с другого конца. Треха посылает своих людей, чтобы убить Лепилина-младшего, который отодвинул от него кормушку. Что бы это ему дало? Место Олега занял бы Автандил, потому что Лепилин-старший пока находится в больнице, и тогда путь к кормушке снова был бы открыт. Так ли это на самом деле?
Если я правильно поняла из разговора Автандила с Эльзой, группировка Купера намного сильнее, чем Трехина. Но Треха давно «работает» с «Дионисом» и естественно будет предположить, что просто так он своего куска не уступит. Значит, предстоит крупная разборка. Возможно? Вполне.
А может, все гораздо проще? Подруга Олега узнала каким-то образом, что у нее есть соперница в лице его секретарши и решила от нее избавиться. Ведь Олег — завидный жених, не так ли? Я обернулась назад.
— Лариса, — мягко начала я, — могу я задать тебе парочку вопросов?
Олег заинтересованно посмотрел на меня, а его подружка нервно передернула плечами.
— Где ты была вчера вечером?
Она взглянула на Олега. «Какого черта она до меня докапывается?» — читалось в ее взгляде. Но, увидев, что его тоже интересует ответ на этот вопрос, процедила сквозь зубы:
— Дома.
— С тобой кто-нибудь был?
— Что это такое, Олег, — вспылила она, — меня что, в чем-то подозревают?
— Ответь, пожалуйста, солнышко, — ласково, но твердо произнес Лепилин.
— Никого со мной не было, — она отвернулась и посмотрела в окно. Промелькнул указатель: «Чардым, 7 км» — и мы свернули с основной трассы.
— И ты никуда не выходила? — невзирая на опасность истерики, продолжала я.
— Нет, — зло бросила Лариса.
— Может быть, кто-нибудь тебе звонил?
Она на секунду задумалась.
— Не помню, — губы ее дрожали, а из глаз, того и гляди, готовы были брызнуть слезы.
— Постарайся вспомнить, — нажимала я, — это очень важно.
— Я же сказала, что не помню, — ее красивые черные глаза готовы были испепелить меня.
— Ладно, — я с безучастным видом снова начала рассматривать пейзажи за окном, — если вспомнишь, скажи.
Нет, вероятность того, что это сделала она, слишком ничтожна. Куда бы она дела труп? Да и обыскивать квартиру Висловой ей вроде ни к чему. А там был настоящий погром.
Расстояние, отделявшее нас от Чардыма, стремительно сокращалось. Лариса насупленно молчала.
Лепилин, как мне казалось, был немного смущен некоторой двусмысленностью ситуации. Вчера, поддавшись не то слабости, не то (без ложной скромности) моему женскому шарму, он едва не переспал со мной — и не сделал этого только потому, что я прибегла к усыпляющему спецмассажу.
Может, он рассчитывал в одном лице получить бодигарда и нежную заботливую наседку?.. Может, в его сознании образ женщины-телохранителя конгруэнтен с образом матери-любовницы? Фрейдовщина какая-то? А почему бы и нет?
— А вот и Чардым, — с наигранной веселостью, — видимо, для того чтобы разрядить обстановку, — произнес Лепилин. — Видишь Волгу? — обратился он к своей хмурой пассии, кивнув в сторону отливавшей серебром ленты реки.
— Угу, — буркнула та в ответ.
— Приедем, искупаемся, потом шашлыки забацаем, — тоном ребенка, приехавшего на каникулы к любимой бабушке, радостно воскликнул он.
При виде сверкающей под солнцем водной глади по его лицу разлилось наивное мальчишеское ликование.
— Люблю открытые горизонты, — восхищенно сказала я, решив поддержать этого озорного и нежного мальчика, — а еще больше люблю открытых людей. Жаль, что их встречается все меньше и меньше.
— Открытые люди — это, как правило, люди беззаботные, — пренебрежительно отозвался Лепилин, чем весьма досадил мне.
Скорее всего Олег дулся на меня за то, что я испортила настроение его подружке. Он остро ощущал щекотливую двусмысленность ситуации и бессознательно искал виновного. А поскольку, как всякий эгоист и эгоцентрик, он был необъективен, то «крайней» оказалась я. Сделав подобный анализ, я испытала чисто интеллектуальное удовлетворение, но облегчение мне это не принесло…
* * *
Незаметно наступил вечер. После купания, катания на водных мотоциклах и обычного для таких компаний чревоугодия и шумного возлияния все разбрелись кто куда. Без риска снискать себе репутацию нелюдимого зануды, каждый волен был заниматься своими делами.
Чардымская резиденция Лепилиных поражала своим откровенным богатством и безвкусной роскошью, которую люди, не столь закаленные, как я, назвали бы наглой и кричащей. В ней не было даже намека на изысканность музыкальных аквариумов Олега. Наоборот, обстановка виллы отличалась наплевательством на тонкий вкус настоящего аристократа.
Громоздкая дорогая мебель, уныло воспроизводящая стиль ампир; тяжелые, вышитые золотом шторы преимущественно темных тонов; огромные аляповатые ковры, перед гигантским камином — шкура бурого медведя; на стенах — старинное холодное оружие. Здание было трехэтажным и, на удивление, уродливым. Ничто не грело глаз — ни снаружи, ни внутри. Смесь претенциозной безвкусицы с духом мещанской серьезности — определила я для себя архитектурно-интерьерный стиль этого загородного поместья.
«Дачка» стояла на отвесном правом берегу Волги.
К воде вела крутая лестница, внизу простирался прекрасный песчаный пляж. Единственное, что вдохновляло и радовало глаз, так это живописные окрестные пейзажи, пьянящая красота и свободная ширь которых могла выбить слезу даже у такого чуждого всякой сентиментальности человека, как я.
Вид с обрыва открывался действительно потрясающий. Дымчато-синяя линия горизонта легко и безмятежно охватывала основное волжское русло с плавными очертаниями поросших лесом островов и ближний рукав, на чьей сверкающей днем серебристой поверхности теперь густо и маслянисто переливались розовато-янтарные закатные блики. Дальние протоки, чьи ажурно-зеленые берега, заметно тускнея и как бы расплываясь в рассеянном вечереющем свете, казалось, еще тщились поймать последние солнечные отблески.