– Ну-у… Чем ты обычно занимаешься в это время?
В это время Белка обычно думает о Сереже, если находится вдали от него. Но даже если находится рядом, в поле зрения японской грамматики, – все равно думает о нем. И еще немного – о маме и папе, но о Сереже все-таки больше. Говорить об этом Повелителю кузнечиков она не станет, хотя не мешало бы узнать: если он такой всесильный, почему бы ему не вернуть Асту на место? И тогда все проблемы отпали бы сами собой. И Парвати перестала бы хмуриться.
– Помнишь того кузнечика? – спросила Белка.
– Какого?
– Того, который исчез. Когда ты дунул на него. Помнишь?
– Что-то припоминаю, – Сережа дернул себя за ухо той самой рукой, которая когда-то стала последним прибежищем кузнечика.
– С ним ведь ничего страшного не случилось?
– Нет, конечно.
– И ты мог бы вернуть его обратно?
– Наверное.
– Тогда верни обратно Асту.
– Видишь ли, Бельч… С людьми все обстоит сложнее, чем с кузнечиками. Намного, намного сложнее.
– Но ведь она вернется?
– Не сомневайся. И не забудь про наш уговор. Никому?
– Никому! – клятвенно пообещала Белка, для убедительности приложив палец к губам.
Сережа потрепал Белку по голове (совсем как маленькую, фу-у!), поднялся с крыльца и направился в дом – туда, где десять минут назад скрылась Парвати. Белка могла бы последовать за ним и наверняка услышала бы что-нибудь интересное, что-то, что касается возвращения Асты, один бог хорошо, а два лучше. И вообще, если сложить силы обоих, то о русалке-оборотне можно не беспокоиться.
Но Белка все равно беспокоилась.
Она снова заглянула в беседку и снова взяла «Анжелику» в руки. И аккуратно полистала страницы – открытки с корабликом, маяком и вольноотпущенным якорем на нейлоновой ленте не было! Белка даже ногой топнула от такой несправедливости: вот и будь после этого хорошей девочкой, никаких ощутимых радостей это не приносит. Обязательно найдется кто-то похуже и понаглей – ему-то и достанется все! Лишь одно успокаивает – Аста вернется, а она обязательно вернется, так сказал Сережа; она вернется и выведет воришку на чистую воду.
Вот бы поприсутствовать при этом!
Аста умеет жалить в самое сердце, от воришки мокрого места не останется.
Ноябрь. Полина
– Ну, как там она? – спросил Шило.
Никита покачал головой и вздохнул:
– Получше. Просила не беспокоить ее. Когда придет в себя окончательно – спустится к нам. Но сейчас лучше ее не трогать.
– Так и не сказала, что произошло?
– Нет.
Шило хрустнул пальцами и задал вопрос, который все это время мучил его:
– Это ведь… не из-за меня?
– Не думаю, что из-за тебя. Говорю же, с ней и раньше такое случалось. Падает в обморок на пустом месте, потом долго приходит в себя. Отмалчивается, страдает. Никого не хочет видеть. Правда, длится это недолго. Несколько часов, максимум – сутки. А потом все снова входит в колею, и Алька оживает. Становится веселой и забавной, как прежде…
– А что говорят врачи? – осторожно спросила Полина. – Как они объясняют ее обмороки и странности в поведении?
– Никак, – Никита нахмурился. – Отсылают к психологам, но она терпеть не может психологов. И к психотерапевту ее не затащишь.
– Хотя бы можно выявить закономерность этих приступов?
– Нет никакой закономерности… Во всяком случае, так утверждает она. А я надеюсь, рано или поздно все закончится. И… еще одна просьба ко всем… Особенно к тебе, Маш. Когда Аля вернется сюда, не стоит напоминать ей о случившемся.
Маш неопределенно хмыкнула, пожала плечами, но рта так и не раскрыла: поди узнай, что означает эта неопределенность. А уж Никита – последний человек, к которому она прислушается, если она вообще способна прислушиваться.
Каждый здесь – сам за себя.
Каждый – сам за себя, хотя Ростик и Шило – очень симпатичные молодые люди. Аля и Никита – милы, а Тата – и вовсе притягательна. Примерно так думала Полина, наблюдая за своими родственниками. Теми, кто еще оставался в гостиной: внезапно исчезнувшая Тата не появилась, Лёка тоже куда-то сгинул, и никто даже приблизительно не мог сказать, где он находится сейчас. Его отсутствие привносило в атмосферу гостиной нервозность – неявную, но ощутимую.
И еще – куда-то подевалась стрекоза из жестянки. Последним, кто держал ее в руках, был Шило, но он напрочь не помнил, куда сунул несчастное засушенное насекомое.
– Наверное, обронил, – сказал он Полине. – Надо пошарить на полу, наверняка найдется.
Но стрекоза так и не нашлась – ни на ковре, ни в щелях между половицами. Не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о ней: оторванное брюшко, обломок крыла.
– Куда же она подевалась? – в сердцах воскликнула Полина, ползая на коленях под столом.
– Далась тебе эта мумия. Черт бы с ней. Нашла о чем горевать.
Конечно, Шило прав. Она уделяет слишком большое внимание мелочам, вместо того чтобы сосредоточиться на главном. Беда в том, что главное всегда ускользает. Полина не обладает и десятой частью всей информации, способной привести к пониманию этого самого главного, – то же можно сказать и обо всех остальных. Вот если бы удалось сложить куски информации вместе! Но не окажется ли тогда, что маленькая стрекоза была нижней ступенькой лестницы, что ведет к истине? А теперь ступеньку выбили – и вся лестница рассыпалась.
Кому здесь можно довериться?
Тате – потому что она сама доверилась кузине из Питера, иначе бы не передала альбом.
Шилу – он сотрудник правоохранительных органов.
Ростику – он производит впечатление спокойного и уравновешенного человека. Точно такое же впечатление производит и Никита.
Вот только Тата выскользнула из дома, и неизвестно, когда она объявится. Никита слишком озабочен несчастьем, приключившимся с его сестрой, а Ростик – несмотря на свое добродушие и основательность – слишком прост.
Остается Шило.
Улучив момент, когда Маш отвлеклась на очередную порцию коньяка, Полина ухватила Шило за локоть и прошептала ему на ухо:
– Нужно поговорить.
Вслух же громко добавила:
– Мы, пожалуй, сходим в Лёкину мастерскую.
– Я уже был. Там пусто, – сказал Ростик.
– Лёка может вернуться в любой момент. И не хотелось бы этот момент пропустить.
…Дождь закончился, выпустив на волю острый запах прелой листвы; а спустя минуту, когда Полина и Шило оказались в сумрачной мастерской, к листвяному запаху добавился еще один, гораздо более сложный. В нем причудливо соединились теплое дерево и холодный металл, и что-то еще, что поначалу испугало Полину. Из-за этого «что-то» воздух мастерской казался вязким, плотным и удушающим – при желании она могла бы коснуться его, зачерпнуть в ладонь, разрезать на толстые ломти.