Надежда догадалась, что овчарка почувствовала запах Бейсика, и испугалась, что собака раскроет ее обман. Поэтому она старалась держаться от нее подальше.
Иван Валерьянович проводил гостью на кухню, быстро и умело накрыл на стол, разлил чай в красивые синие чашки, поставил посредине стола вазочку с печеньем.
Овчарка вместе с ними проследовала на кухню и улеглась в уголке, откуда то и дело посматривала на гостью. Если честно, в глазах ее не было приветливости.
Иван Валерьянович, сев напротив Надежды, с интересом взглянул на нее и проговорил:
— Я ведь не случайно сказал про блеск ваших глаз. Судя по нему, вы по-прежнему работаете?
— Нет, увы! — вздохнула Надежда. — Уже несколько лет, как я ушла с работы. Муж на этом настоял, он хотел, чтобы я занималась домом, домашним хозяйством…
— Странно, — Савушкин смущенно закашлялся, — а я был уверен, что вы заняты любимым делом… Впрочем, я вовсе не хочу сказать ничего плохого, семья, домашний очаг — это тоже очень важно и может стать для женщины главным делом жизни…
Надежда невольно восхитилась проницательностью Ивана Валерьяновича. Ей даже захотелось рассказать ему, чем она занимается в свободное от домашнего хозяйства время, но она вовремя прикусила язык: такая излишняя откровенность помешала бы ей выведать у Савушкина все, что ему известно. И вообще, в ее планы вовсе не входило посвящать его в свое детективное хобби. Зато она воспользовалась его словами, чтобы направить разговор в нужное русло.
— Вы правы, — проговорила она со вздохом. — Домашние дела, конечно, отнимают много времени и сил, но все же мне чего-то не хватает. Инженерная работа, трудные технические задачи, творческий труд… я часто скучаю по всему этому. Даже по нашему институту, по этому замечательному зданию… Я иногда прохожу мимо и с завистью смотрю на тех, кто входит в его двери. Впрочем, сотрудников становится все меньше и меньше… Я слышала, наш институт переводят в новое здание, куда-то на окраину?
Научно-исследовательский институт, в котором Надежда проработала, можно сказать, всю свою сознательную жизнь, занимал большое здание в удивительном месте — между Смольным собором и Кикиными палатами, особняком сподвижника Петра Великого адмирал-советника Александра Кикина.
Правда, несчастный адмирал-советник окончил свои дни на плахе — Петр казнил его за содействие опальному царевичу Алексею, но его особняк остался и по праву считался одним из украшений Северной столицы.
Все двадцать лет, которые Надежда провела в стенах этого института, одним из главных удовольствий ее жизни было то, что, выглянув в окно своей лаборатории, она видела бело-голубой с золотом купол Смольного собора — и от этого зрелища ей становилось теплее на душе.
Само собой разумеется, огромное здание в самом престижном и дорогом месте Петербурга привлекало к себе внимание богатых и влиятельных людей. Как только началась перестройка и сопутствующий ей передел движимого и недвижимого имущества, на здание НИИ началась самая настоящая охота. Скоро большую часть этого здания арендовал крупный банк. Постепенно он откусывал от НИИ кусок за куском, так что к концу девяностых самому институту осталось не больше четверти прежних площадей. Но потом и банк начал терять свои позиции, так что на горизонте один за другим начали появляться новые претенденты на золотую недвижимость.
— Да, это правда. — Иван Валерьянович помрачнел. — Сами понимаете, и место, и само здание… На такой лакомый кусочек давно точили зубы разные влиятельные организации. До сих пор институт как-то держался, но в этом году его действительно переводят к черту на кулички… Из-за этого многие старые сотрудники, которые все еще там работали, уйдут на пенсию, чтобы не тратить полдня на дорогу.
— Да, их можно понять… Одно дело — ездить на работу к Смольному, и совсем другое — в «спальный» район… И что — ничего нельзя поделать? — Надежда пристально взглянула на Савушкина и добавила: — Я слышала, ваш близкий родственник занимал высокий пост в городском руководстве, вы с ним никогда не обсуждали этот вопрос?
Иван Валерьянович еще больше помрачнел.
— Во-первых, он недавно погиб… Его застрелили в ресторане на Московском проспекте. Может быть, вы слышали. Об этом сообщали СМИ.
— Да что вы… — Надежда Николаевна изобразила смущение. — Да, я что-то такое слышала, но не связала… извините…
— Во-вторых… — продолжил Савушкин со своей обычной педантичностью, не обратив внимания на ее извинения. — …во-вторых, Никита был не такой уж близкий родственник — всего лишь племянник жены. Тем не менее мы с ним были достаточно близки. Как-то так сложилось — он меня уважал, ценил мое мнение, да и я относился к нему с симпатией. В общем, мы довольно часто общались, разговаривали на разные темы, в том числе и о судьбе нашего института…
Надежда Николаевна внимательно слушала Савушкина и наблюдала за ним. Она решила, что он ничуть не изменился с институтских времен. Правда, сама она редко имела с ним дело, но институтские шутники из молодых специалистов пародировали его манеру раскладывать все по полочкам. Якобы даже в институтской столовой, заказывая обед, Иван Валерьянович строго диктовал официантке, отбивая ритм остро заточенным карандашом, как будто находился в своем кабинете или на производственном собрании: «Во-первых, салат из свежей капусты. Только чтобы капуста была не слишком мелко порезана. Не уже десяти миллиметров. Во-вторых, украинский борщ. Но такой, знаете, красный. Непременно красный. Не бордовый и не малиновый. Вы все запомните? В-третьих, котлету по-киевски с картофельным пюре. И в-четвертых, компот! Непременно компот с тремя видами сухофруктов!»
— Так вот, — продолжал Савушкин в той же манере, — в-третьих, и это, пожалуй, самое важное, — Никита не имел по-настоящему большого веса, а в последние два года его вообще понемногу отодвигали от большой политики. Возможно, это было связано с его излишней щепетильностью. Сами понимаете, политика — дело грязное, а Никита был принципиальным борцом с коррупцией.
«Возможно, и так, — подумала Надежда. — А возможно, все дело в его сложной личной жизни… Это тоже может быть причиной для ухода из большой политики… Уж там, в верхах, такое точно не слишком приветствуется. Хоть он и скрывал тщательно свою нетрадиционную ориентацию, однако уж если Милка говорит об этом так просто, стало быть, какие-то слухи просочились. Но Иван Валерьянович, разумеется, не в курсе…»
— В общем, его карьера явно шла к концу, и он не собирался баллотироваться на следующий созыв. Он купил большой дом в деревне, где-то в Псковской области, и собирался переехать туда. Окончательно переехать. Решил завести хозяйство — кур, коров, свиней — и жить там безвылазно. Уже начал продавать свое имущество — у него были кое-какие ценные вещи, произведения искусства… Так вот, он говорил мне, что в деревне все это не нужно, больше того — неуместно, только создаст ненужные проблемы…
«Выходит, что убивать его не имело смысла, — думала Надежда, слушая Ивана Валерьяновича. — Из городской политики он уже фактически ушел, да и прежде не играл в ней значительной роли, тем более собирался вообще покинуть город… Так что никому он не мешал, никому не стоял поперек дороги. Но тогда в чем же дело?»