Всю обратную дорогу у меня было приподнятое настроение. Я была заряжена какой-то нервической энергией. Я смотрела на мир вокруг — незнакомый, загадочный, чужой, — но он таил для меня не угрозу, а море возможностей. Доктор Нэш сказал, что, по его мнению, это очевидный прогресс. Он просто сиял. «Прекрасно! — все повторял он. — Прекрасно». Я не была уверена, о чем он говорит — о моем прорыве или о самом себе, о своей карьере. Он сказал, что хочет, чтобы я прошла сканирование, и, почти не думая, я согласилась. Он дал мне мобильный телефон, сказал, что это бывший телефон его девушки. Он был не такой, как тот, что я получила от Бена. Поменьше, и, чтобы открыть кнопки и экранчик, надо было сдвинуть крышку вверх. «Будет запасной, — сказал он. — Звоните в любое время. Когда посчитаете нужным. И носите его с собой. Я буду звонить на него, чтобы напоминать про ваш дневник». С тех пор прошло несколько часов. И я успела понять, что он дал мне его, чтобы иметь возможность звонить мне без ведома Бена. Он открыто об этом сказал: «Вчера я позвонил, и трубку снял Бен. Это не очень удобно. Так нам будет проще». И я не стала задавать новых вопросов.
И все же главное: я вспомнила Бена. Вспомнила, что любила его. И, может быть, сегодня ночью, когда мы ляжем в постель, я постараюсь загладить свой вчерашний отказ. Теперь меня переполняют эмоции. Мне хочется жить.
13 ноября, вторник
Сейчас день. Скоро Бен вернется домой с работы. Я сижу и записываю свои мысли. Когда я завтракала, позвонил мужчина, назвался доктором Нэшем и рассказал, где найти дневник. Я сидела в гостиной и сначала не поверила, что он действительно меня знает. «Откройте обувную коробку на дне шкафа в спальне, — сказал он мне. — Там лежит ваш дневник». Я снова не поверила, но доктор сказал, что не повесит трубку, пока я не посмотрю. И он не соврал. Дневник лежал в коробке, завернутый в бумагу Я достала его с осторожностью, как драгоценность, и, как только попрощалась с доктором, опустилась на колени прямо у шкафа и прочитала за один присест. От корки до корки.
Мне было страшно, не знаю почему. Журнал казался мне чем-то запретным, опасным, хотя, возможно, причиной тому была особая осторожность, с которой я его спрятала. Я периодически отрывалась от чтения, чтобы посмотреть на часы, а как только услышала шум машины внизу, снова завернула дневник в бумагу и положила в коробку. Но сейчас я спокойна. Я пишу, сидя на подоконнике в спальне, точнее в эркере. Здесь мне уютно, может, я часто провожу здесь время. Отсюда видна вся улица: направо идет вереница деревьев, за которыми просматривается парк, налево — дома, еще дальше — другая, более загруженная дорога. Я вдруг поняла, что, хотя веду дневник втайне от Бена, не случится ничего страшного, если он о нем узнает. Ведь он мой муж. И я верю ему.
Я перечитала пассаж о своих приподнятых чувствах вчера по пути домой. Они исчезли. Сейчас я просто умиротворена. Спокойна. Мимо едут машины. Иногда появится прохожий, мужчина, насвистывающий мелодию, молодая мамаша, ведущая ребенка в парк, а какое-то время спустя — обратно. Далекий силуэт снижающегося самолета кажется нарисованным.
В домах напротив окна пока темные, на улице тихо, если не считать посвистывания соседа да беспокойного лая собаки. Утренняя суета с ее полифонией — хлопанье дверей, разноголосица прощальных слов, рев моторов — улеглась. Мне кажется, я одна в целом мире.
Начинается дождь. Крупные капли падают на стекло снаружи перед моим лицом, а через мгновение, смешиваясь с новыми, стекают неторопливым ручейком на подоконник. Я прижимаю ладонь к холодному стеклу.
Я бесконечно далека от реального мира.
Я прочитала о нашей поездке в дом, где мы жили с мужем раньше. Неужели эти слова были написаны только вчера? Не могу поверить, что это написала я. Я прочитала описание всего дня, который тогда вспомнила: как мы целовались с Беном — в доме, который купили вместе, боже, как давно это было! Закрыв глаза, я поняла, что способна восстановить эту сцену. Поначалу вокруг лишь неясные тени, но постепенно видение становится четче, объемнее, наполняясь изнутри какой-то безумной интенсивностью. Бен срывает с меня одежду, обнимает меня, его поцелуи все более долгие, страстные. Я вспомнила, что мы тогда забыли и про рыбу, и про вино; закончив, мы еще долго были в постели: наши ноги переплетены, моя голова лежит на его груди, он гладит мои волосы, на моем животе постепенно подсыхает его сперма. Мы ничего не говорим. Мы как будто окружены облаком счастья.
— Я люблю тебя, — произносит он шепотом, словно никогда прежде не произносил этих слов. И хотя он наверняка говорил их мне много, много раз, сейчас они звучат по-новому — как запретные, опасные.
Я смотрю на него: ямочка на подбородке, губы, такая знакомая линия носа…
— Я тоже тебя люблю, — прошептала я, уткнувшись лицом ему в грудь, словно сберегая драгоценные слова. Он крепко прижал меня к себе и нежно поцеловал. В макушку, в бровь. Я закрыла глаза, и он стал целовать мои веки, еле касаясь губами. Мне было так хорошо, так уютно. Казалось, вот здесь, на его груди, самое лучшее место для меня. И самое желанное на свете. Мы еще немного полежали в молчании. Мы словно срослись кожей, даже дышали в унисон. Было полное ощущение, что это мгновение продлится вечно, но даже вечности будет мало.
Молчание нарушил Бен.
— Ну мне пора, — сказал он.
Я открыла глаза и взяла его за руку. Какая теплая. И мягкая. Я поднесла ее к губам и поцеловала. Кожа пахла металлом (алкоголь?) и землей.
— Уже?
Он поцеловал меня.
— Да. Уже довольно поздно, милая. Я не хочу опоздать на поезд.
Я словно опустилась с небес на землю. Расстаться сейчас! Невозможно.
— Останься еще! — взмолилась я. — Сядешь на следующий.
Он рассмеялся.
— Не могу, Крис. Ты же знаешь.
Я поцеловала его.
— Знаю, знаю.
Когда он ушел, я приняла душ. Я не торопилась, медленно намыливаясь, ощущая, как по моей коже струится вода, словно нечто неизведанное. В спальне я побрызгалась духами, надела ночную рубашку, халат и только потом спустилась вниз, в гостиную.
Уже стемнело. Я включила свет. На столе стояла пишущая машинка, в каретку была заправлен чистый лист. А справа лежала стопка отпечатанных листов чистой стороной вверх. Я села за машинку и набрала текст. «Глава вторая».
Я остановилась. Пока не знала, что писать дальше, с чего начать. Я вздохнула, опустив пальцы на клавиатуру. Ощущения были такие привычные, ее прохлада, гладкость, податливые углубления клавиш. Я закрыла глаза и начала печатать.
Мои пальцы так и порхали по клавишам, словно сами по себе. Открыв глаза, я прочитала первое сегодняшнее предложение:
Лиззи не осознавала, что она натворила, и не представляла, как избежать последствий.
Я прочитала его еще раз. Отличное предложение. Читается хорошо.
«Бред какой-то!» — подумала я. И разозлилась. Я ведь знала, что способна на большее. Точно знала: ведь позапрошлым летом я писала взахлеб, слова сыпались из-под пальцев на бумагу, словно конфетти. Не то что сейчас. Что-то было не так. Язык стал какой-то деревянный. Неповоротливый.