Вот мне, например, уже две недели не дают для съемок пятый павильон, говорят, что лесу нет, не завезли, а между тем молокосос Шипанский все эти две недели снимает в пятом павильоне на моем лесе свою дипломную работу.
Почему? Гарик, говорю я ему, сознайся! Чего же скрывать, отвечает он, три пол-литра и кило вареной колбасы.
– В этом деле, товарищи, нельзя торопиться, рубить с плеча, – сказал архитектор Кольчатый.
– Может быть, здесь есть и прогрессивный смысл. Вот вам, Железнов-Птицын, не повезло с «пол-литрой», а Одудовский наладил себе сантехнику, а Гайкер, к примеру, благодаря «пол-литре» сберег тясячи государственных рублей.
Возьмите меня, Железнов-Птицын.
Вы знаете, что я автор стадиона в среднеазиатском городе N. В газетах писали так: «Стадион взметнулся над городом будто гигантский парус!» Почему же как парус, а не как примитивная чаша? Только благодаря бутылке, полбанке, калгашнику, пузырю, называйте, как хотите.
Дело в том, товарищи, что уже в процессе стройки усилиями ретроградов было принято решение, подрезающее мой парус под самый корень. Я знал, что бумага с решением должна была прийти на стройку через сутки. В отчаянии я завез в прорабскую будку энное количество этих… ну, вы сами понимаете… пузырей, и «каркас паруса» был поставлен за одну ночь… Бумага опоздала!
Разошлись поздно, так и не придя к общему мнению.
Естественно, до рассвета я не сомкнул глаз, думая о феномене пузыря. Рассказ был почти готов, но не было концовки.
Утром жена сказала:
– Сегодня в школе родительское собрание. Сходишь?
– Договоримся, – хмуро пробормотал я.
– Это в каком же смысле? – удивилась жена.
Я показал ей из-под полы кулак с оттопыренными пальцами, мизинцем и большим.
– Что с тобой? – вскричала жена.
– Пузырек надо поставить, дорогая. Тогда и на собрание сходим…
Жена вышла, хлопнув дверью.
Разумеется, этот диалог не мог стать концовкой рассказа.
Тогда я занял позицию возле телефона. Через пять минут позвонил товарищу. Мы должны были сговориться насчет партии в теннис.
– Итак, старик, – сказал товарищ. – Как уговорились?
– Могу и передумать, – мрачно сказал я. – Поставишь бутылку – сыграю.
Он изумленно захохотал, потому что играл в сотни, в тысячи раз лучше меня. Он наивно воображал, что это он мне делает одолжение, однако просчитался.
– Ну, хорошо, – сказал он, отсмеявшись, – полбанки с меня.
– 1:1, – подумал я, вешая трубку. – 1:1, а концовки нет.
Наконец, позвонили из издательства.
Звонок, которого я ждал уже три с половиной года, в течение которых у меня выпало три зуба, проявилась вегетативная дистония, дети подросли и серьезно задумались о выборе жизненного пути.
– Это молодой писатель А.? – дребезжащим уже голосом спросила некогда молодая секретарша. – Пришла верстка вашей книги. Заходите.
– Сегодня не смогу, – вяло сказал я.
– А когда сможете? – изумленно воскликнула секретарша.
Она привыкла при таких известиях к воплям радости, к рыданиям и инфарктам.
– Точно не знаю. Загружен. Зависит от вас, – промямлил я.
– В каком же смысле! – ахнула секретарша.
– Неужели не понимаете? – удивился я. – В смысле Поллитревича и Закусонского… Передайте директору издательства, пусть ставит калгашник.
Она осторожно повесила трубку. Концовки не получилось.
Тогда я решился на невероятный поступок – снял трубку и позвонил в ресторан «Славянский базар».
– Уот ду ю уонт, сэр? – предупредительно спросили в «Базаре».
– Я бы хотел заказать у вас обед, – сказал я.
– Инкредибл! Холли хелл! Крейзи мен! – вскричали в «Базаре».
– Чокнулись, что ли, гражданин?
– Пузырь с меня, начальник, – сумрачно проговорил я, и все переменилось – перейдя на мой родной язык, «Базар» заказ принял.
Позвонили из издательства, и сказали, что директор согласен выставить мне калгашник. Вошла жена и дала понять, что готова принять мое предложение. Все складывалось в мою пользу, а концовки не было.
Промучившись часа два, я отправился в «Гастроном», поставил сам себе «пузырь» и, таким образом, найдена была концовка, о которой я предпочитаю умолчать.
(рассказ из романа «Мужской клуб»)
Однажды Алик Неяркий, махнув рукой на спорт и свободу, записался в Энский таксопарк. Наставником и сменщиком его стал Ральф Понтягин, старый, опытный московский таксист.
Всем известна песня, в которой звучат волшебные и правдивые слова:
– Есть одна у летчика мечта – Высота, высота…
Летчик мечтает о высоте, подводник о глубине, таксист Ральф Понтягин мечтал о «Ване-золотушнике». Мечту эту Понтягин лелеял с самого начала пятидесятых годов и не расставался с ней никогда, она его грела. Выглядела эта мечта так. Вот идет Понтягин, посвистывая, пощелкивая зубами, вдоль очереди «гостей столицы» на Казанском вокзале. Вано покрикивает: «Кому на Савеловский?.. Кому в Фили?» И вдруг – бенц! Идет, идет любимый Ваня-золотушник в телогрейке из трико «бостон», в малахае из чернобурок, с двумя деревянными чемоданами на замочках. Идет огромный, румяный, уже малость «на косаре», веселый и добрый. Влезает Ваня прямо в понтягинскую машину, знает куда! Влезает, развешивает по всему салону гирлянды сторублевок… Едем, как на свадьбу!
– Откуда? – спрашивает Понтягин с трепетом.
– Оттуда, – басит Ваня.
– Понимаю, – радостно говорит Понтягин. – Копаете?
– Копаем, – говорит Ваня. – Давай-ка, шеф, мы с тобой до Сочей прокатимся, искупаться охота…
Вот какой у Вани принцип – живу и наслаждаюсь!
– Фантазия, фикция, – усмехался на эту мечту Алик Неяркий, – таких «золотушников» сейчас не бывает. Сказки сочиняешь, Понтягин.
Но у пожилого человека мечту отобрать трудно. Понтягин отмахивался от слов Неяркого и видел прямо как наяву… Вот он подъезжает к Домодедовскому аэропорту, где финишируют, как известно, транссибирские лайнеры. Стоит Понтягин в стороне, терпеливо ждет, всем отказывает. Молодоженам отказал – раз, академику-генералу отказал – два, грузинам отказал – три!!! И вот она, награда за терпение – идет, идет прямо к нему любимый Ваня-золотушник.
Вот мчатся они ночью к огням столицы. Ваня на заднем сиденье икру лососевую кушает, коньячком клокочет, а Понтягин от счастья поет, смотрит на преогромнейший, со «Спидолу» величиной, самородок с надписью: