– Две дуры сидят, молодая и старая.
Орудовцу, конечно, и в голову не могло прийти, что он присутствует при значительном явлении русской поэзии, передаче жезла. Скорее всего это не приходило в голову и прямым участникам события. Ахматова недоумевала, Ахмадулина мучилась от неслыханного юношеского унижения. Что ж, передача жезла не всегда происходит на царскосельских торжественных актах.
Когда Ахматова умерла в 1966 году, Ахмадулиной было 29 лет. Она родилась, стало быть, в год принятия Великой Сталинской Конституции, в достославный 1937-й.
Русский поэт в прошлом ставил под вопросом место своего рождения, нынче поэт мучительно обозревает время своего появления на свет – много ли вокруг совершено преступлений?
Я думала в уютный час дождя,
а вдруг и впрямь по логике наитья,
заведомо безнравственно дитя,
рожденное вблизи кровопролитья.
В отместку палачам младенцы тридцатых годов как раз оказались первым советским поколением, вернувшимся к основам нравственности.
Обозревая сейчас из столь далекого далека (вот эту строчку, например, пишу в горной деревне Шугарбуш, штат Вермонт) различные периоды Ахмадулиной (если можно так сказать о Белке, добром друге времен соседства и разлуки), я думаю о том, как гармонично и естественно все это протекало.
Вот где-то стала мелькать на молодых сборищах, описанных Евтушенко, высокомерная студентка с «тяжелокованной косой». Молодые влюбленности, «зеленый ветер шипра», бурная, загульная погоня за ассоциативной рифмой, просвисты вдоль московской поземки.
Оттепельная, едва ли не развязная (во всяком случае развязанная) рифмовка вырабатывала походку и мимику молодого литературного поколения.
Я так щедра была, щедра
В счастливом предвкушеньи пенья
и с легкомыслием щегла
я окунала в воздух перья.
Недорого я дам за писателя, не испытавшего в юности этого щеглиного легкомыслия и неряшливой щедрости, с которой опять же в поисках ассоциативки удалой ты сравниваешь мазурку и мензурку «внутри с водою голубой»… писателя, не замиравшего в комическом утреннем ошеломлении перед автоматом с газированной водой и перед другими источниками питья, пусть это хоть подземный метрошный конус с томатным соком…
за красоту твою и милость
благодарю тебя, томат,
за то, что влагою ты влажен,
за то, что овощем ты густ…
…и далее, и далее, что стоит в базарный день молодой писатель, не разбудивший в поисках прочих влажностей иной десятиэтажный дом?.. Стакан воды, судари мои, не более того!
Не менее органично, чем поиски влаги, на поверхности в свое время появились ахмадулинские «О», эти пузыри неуместного в быту и в бытовой поэзии восторга. Перетряхнув пару сундуков отечественной традиции, молодая Ахмадулина завершила до поры свой гардероб весьма неожиданными в синтетический век натуральными боа и шлейфом:
Влечет меня старинный слог.
Есть обаянье в древней речи.
Она бывает наших слов
И современнее и резче.
В этом было, на мой, взгляд, нечто «хипповое», «желтоблузное», усмешка в адрес стереотипов журнала «Юность»; вывернутая наизнанку аристократичность оборачивалась изрядной «затоваренной бочкотарой».
Вот «Маленькие самолеты», одно из лучших стихотворений начальной поры. Поистине свободный стих. Нахальная рифмовка «самолета» с «соломоном».
…Те маленькие самолеты,
Как маленькие соломоны,
Все знают и вокруг сидят…
Недаром смеховой орган ЦК КПСС «Крокодил» рядом с издевательствами над «Апельсинами из Марокко» в ярости перепечатал этот стих целиком – ратуйте, мол, дорогие товарищи! – по глупости увеличив тираж «самолетиков» на три миллиона своих копий.
Кстати, о гардеробе. У современников, порой довольно злых, одежда Ахмадулиной иной раз вызывала подъем отрицательных гражданских чувств.
Почему-то вид молодой Беллы дразнил ощущением непозволительной роскоши, возникали миражи драгоценных каменьев и бесценных мехов – как может русская поэтесса носить такие шубы на фоне того, что происходит?! Хохма в том, что ни шуб, ни каменьев просто-напросто не существовало в ее быту, они лишь мерещились революционным демократам, ассоциировались с эстрадой (19 руб. 50 коп. за выступление по шкале Бюро пропаганды художественной литературы), а все туалеты роскошной суперстар можно, пожалуй, было охарактеризовать двумя милейшими словами: «разлетайка» да «кацавейка».
Эстрадные шестидесятые катились через Беллину жизнь клоунским, или, как тогда говорили «феллиниевским», карнавалом и в полной гармонии с его средиземноморским звоном поэтессе подчинялись мужчины, льстили женщины и предлагали дружбу животные.
В средиземноморской части нашей суровой родины, в миражном Тифлисе, ходила легенда, что Белла однажды зашла в клетку к медведю в сопровождении сотрудника местной Чека князя N. Князя медведь помял, поэтессу поцеловал.
Про медведя, может быть, и врут, но вот своими глазами видел я другое. Однажды провожали из Москвы в Ленинград Артура Миллера и на боковом перроне увидели свору сторожевых собак, привязанных к столбам, самых что ни на есть «верных Русланов». Хозяева их, сержанты и старшины, куда-то отошли по железнодорожным делам, и псы просто разрывались от ярости при виде такой массы расконвоированных граждан. Вдруг Белла – скачок, скачок – приблизилась к одному из страшилищ – ах, милая собачка! – взяла в руки жуткую морду, сплошную пасть, и поцеловала в обнаружившийся вдруг нос.
Видел своими глазами, господа, как чудовище мгновенно успокоилось и стало лизать Беллины руки. Знаменитости, эстрадные звезды окружены очень активным полем космической праны. На них и валится гигантский заряд чужой энергии, потная прана зала, взаимодействие и противоречие двух стихий: взять и отдать.
Эстрада – не только услада тщеславию, это дикий напряг навытяжку, руки за спиной, закинутая голова, «огромный мускул горла»: отдать и взять, опять отдать…
«Горло» – подарок структуралисту и фрейдисту:
«…обильные возникли голоса в моей гортани, высохшей от жажды»… «мой голос, близкий мне досель, воспитанный моей гортанью»… «во мне иль в ком-то, в неживом ущелье, гортани, погруженной в темноту» … «рана черная в горле моем»… «всего-то было горло и рука, в пути меж ними станет звук строкою…»
Что ж, и в самом деле, при всей своей внешней изысканности это балаганная, дерзновенная поэзия, ради массовой раздачи красот «берущая на горло».
Гармоничность Беллиного пути через славу развита, оказалось, до такой степени, что в разгаре этих явлений она едва не умерла от боли в солнечном (!) – что может быть естественней? – сплетении.
Сплетались бы в сторонней мгле!
Но хворым силам мирозданья
угодно бедствовать во мне – любимом месте их страданья.
Быть может, сдуру, сгоряча