– Отстань, – жалобно проскулил Чеснок. Чувствовалось, что он вот-вот заплачет.
– Уууу, вызываю тебя, о, злобный писькотряс! – зловеще завыл Арбуз. – Заклинаю, выеби мелкого Чеснока в жоооопуууу… – затем продолжил нормальным голосом: – Писькотряс ещё и в рот тебе натолкает, и будешь ты вротберушка и жопопопрошайка.
– Раз ты знаешь, значит – он тебе уже натолкал, – обиженно пробубнил Чеснок.
– А мне мама твоя рассказывала, с ней-то он ваще пиздец чё вытворял.
Чеснок отвернулся к стенке и заплакал, всхлипывая на весь этаж.
– Ладно, хватит нести хуйню, Арбуз, – одёрнул его Лимон. – Кто ещё что знает? Рассказывайте.
– Я вспомнил историю про армию, как солдат пропал. Знаете? – начал Банан.
– Нет, – ответил Лимон.
– Я тоже не слышал, – сказал Арбуз.
– Я вообще ничего не знаю, – добавил я.
– Короче, отправился как-то один парень служить в армию. Не стал косить, пошёл служить. И сразу попал под пресс своего командира. Тот его просто так пиздил каждый день кирпичом по голове, и не только его. А потом всех стали заставлять подписывать контракты, чтоб остались тут ещё служить, обещая большие зарплаты, – нужно было выполнить план по контрактникам. Чувак отказался подписывать бумагу, за что стал получать ещё сильнее. И однажды он так огрёб, что слёг в больничку. А пока он там лежал, контракт подписали за него, а он даже и не знал. Ну парень молчал, молчал, терпел, терпел, а потом взял и рассказал про это своей матери. Она стала везде звонить и разбираться, но её никто не хотел слушать. Даже писала президенту – глухо. А потом вообще выяснилось, что на её сына завели уголовку, что он сам себе нанёс все пиздюли, чтоб увильнуть от армейки. Потом мамка этого парня обратилась в какой-то комитет солдатских матерей, и ей помогли. Командира осудили, и всё стало хорошо. Парень служил, служил, и вот наконец у него должен быть дембель, а его не отпускают домой – показывают бумагу и говорят: «Подписался, служи ещё полтора года!» Он им попытался объяснить, что ни хуя не подписывал, но его никто не стал слушать. Чувак сумел связаться с матерью, рассказал ей всё, она снова стала везде писать и звонить – хуй. Ей ответили, что это было давно, уже ничего нельзя выяснить и всё такое. А парня вообще стали переводить из части в часть, так что он сам запутался и не мог понять, где находится. А потом он вообще пропал. И теперь никто не знает, где он находится, – Банан замолчал.
Последние два предложения он произнёс так, что мне стало не по себе, и я снова с ужасом подумал о том, что уже через три с небольшим года мне исполнится восемнадцать.
– Да, сходил чувачок в армию, послужил… – медленно произнёс Арбуз.
– Я тоже хочу страшилку про армию рассказать, – начал Чеснок. – Как парень пошёл служить, а его деды сильно избили, повесили и инсценировали самоубийство…
– Да иди ты в жопу со своими страшилками, пиздюк малосольный! – Банан ударил по верхнему ярусу с такой силой, что сам застонал от боли. – Аа, блядь!
– Ай! Да хватит уже меня пинать, – в очередной раз попросил Чеснок.
– Мы эту историю слышали до хуя и больше, – добавил Арбуз.
– Я ещё одну знаю про армию, – не унимался Чеснок.
– Чеснок, тебе самому-то не стрёмно сначала стучать на нас, а потом общаться с нами как ни в чём не бывало? – спросил я его.
– А что я такого сделал? – не понял он. – Это вы ко мне всё время первые пристаёте и издеваетесь надо мной.
– Давайте уже спать, – сказал Лимон. – Что-то эти ночные приседания на меня подействовали, как снотворное. В пизду!
– А мне наоборот, – сказал Банан. – Надо бы завтра справочку какую-нибудь намутить в лазарете, чтоб от утренней зарядки освободили! Или, может, пусть укольчик какой сделают, чтоб на зарядку сраную не ходить…
– О, я вспомнил ещё историю, как один парень проходил лечение в больнице за большие деньги, – начал Арбуз. – Лечили, лечили, а ему становилось только хуже – появились синяки на теле, и части тела стали неметь. Он рассказал доктору, его осмотрели только через неделю и сказали, что всё нормально. А ещё через два дня позвонили и сказали, что сегодня он умрёт. И он умер через несколько часов.
– Ни хуя себе! – удивился Банан. – А почему?
– Оказалось, что врачи решили, что он сраный нарик, который проходит курс реабилитации, и лечили как нарика. А у парня из-за нарушенного обмена веществ была несовместимость с какими-то препаратами, вот он кони и двинул.
– Твою мать… – ужаснулся Банан, помолчал и через некоторое время быстро проговорил: – Всё равно завтра попробую от зарядки отмазаться.
– Ну ебать, как страшно, теперь хуй уснёшь, охуеть, – пробормотал в полудрёме Лимон. – Заваливайте уже свои хлеборезки и давайте спать.
– Чтоб, Чеснок, тебе приснился злой писькотряс, – хохотнул Арбуз и отвернулся к стенке.
Чеснок цыкнул, но ничего не ответил Арбузу.
– Апельсин, ты чё молчишь? – обратился ко мне Банан.
– А я тоже уже почти сплю, – ответил я.
Банан заворочался в кровати, и я подумал, что он скажет мне что-то ещё, но он, как и Арбуз, тоже отвернулся к стенке и замолчал.
Наступила тишина, я смотрел в мигающий полоток, вспоминал смешные моменты вечера и улыбался. Затем сам повернулся к стенке, посмотрел на надпись «вожатые – пидорасы», закрыл глаза и стал её мысленно обводить, вяло постукивая пальцем по матрасу – сначала вертикальные линии, затем горизонтальные, и наоборот. Очень скоро я уснул.
фейд аут
2012 год
– Не лезь в мою личную жизнь, блядь! – кричала тупая истеричная пизда, еле ворочая языком от алкоголя. – Не лезь в мою личную жизнь, блядь! – прокричала она снова. В этот раз получилось ещё громче и чётче.
Я не очень понял, что это было, да мне и не хотелось это понимать. Всё, что мне хотелось, – расстрелять по-бырику пьяную соседку со всей её семьёй и обратно углубиться в свой сон.
Я ненавижу вставать рано. И ещё больше ненавижу не высыпаться. Сегодня было два в одном.
«Почти как Нетте, – подумал я, – пароход и хуй».
Смирившись со своим раздражённым состоянием, я пошёл завтракать под радиопозитив, который издавал приёмник, находившийся на кухне.
Жизнерадостный ведущий желал всем доброго утра, искромётно шутил и уверял меня, что за окном сегодня заебись. Я недоверчиво повернул голову на проём в стене и взглянул на серое небо за стеклом, зацепил взглядом термометр, который показывал всего лишь десять градусов тепла, и убедился, что ведущий пиздит.
– Гондон! – обозвал я его про себя, решив не давать ему поблажек, прекрасно зная, что город у него за окном расположен в полутора тысячах километрах от того, что умирало за окном у меня.