– Не ешь много сладкого – растолстеешь, – сказал я на всякий случай моей принцессе.
Нина ухмыльнулась.
– Не завидуй, – сказала она, принимаясь за следующую порцию.
На самом деле я ей ужасно завидовал. Мне приходилось следить за каждым килограммом, чтобы не отрастить живот и не позволить усохнуть младшему брату. Нина же могла есть сколько угодно, на ее теле это не отражалось. Правда, и не есть она могла сутками. Прихлебывала весь день зеленую японскую бурду, называемую чаем, и была довольна.
...и необходима мне как воздух... есть организмы, для которых кислород – смертельный враг... как вода – единственный элемент, без которого не может жить ни один живой организм... а ее тягучесть и поверхностное напряжение – это просто про мою черепашку Ниндзю...
– Ты кричишь по ночам и называешь меня папой, – сказал я как бы между прочим.
– Не ври! – насторожилась она, прищурив припухшие, цвета ореха глаза.
– Не вру. Мне неприятно, что ты и во сне подчеркиваешь нашу разницу в возрасте.
– Что есть, то и подчеркиваю, – ответила она беспощадно. – А ты, между прочим, сегодня во сне древнерусской вязью разговаривал. И все уговаривал меня снять фартучек.
– Модной литературы начитался, – смутился я. – Ты же знаешь, какой я впечатлительный...
– Знаю, – согласилась она и, вздохнув, посмотрела на часы. – Мне пора. Адониса забираю. Ты не решишься. А сделать надо – я как врач говорю. Если затянуть, и кастрация не поможет. У меня сегодня операционный день, – сказала она тоном, не терпящим возражений. – Приедешь за своим ненаглядным часов в пять.
Ниндзя ушла. А я поплелся наверх, в кабинет-скворечник, к компьютеру, к своим профессиональным обязанностям.
Но, прежде чем приступить, я, как всегда, подошел к зеркалу пококетничать с самим собой – прочесть вслух «молитву самозванца».
– Перед вами графоман действующий, как подвид графомана импотентствующего, – сказал я отражению. – И тот факт, что он так себя называет, самого факта графоманства не исключает. И еще... Безумствовать надо корректно, даже на бумаге (которая, несмотря на распространенное мнение, далеко не все стерпит). Иначе безумство, в котором подразумевается наличие пассионарного благородства, превратится в бытовое хамство.
Больше всего в игре в писательство я боялся, что кому-нибудь вздумается воспринимать меня всерьез. Чем сомнительнее фокусы провинциального мага, чем примитивнее шаманские штучки самозванца, тем больше он боится разоблачения.
Но, с другой стороны, писательство – игра в Бога. Любой пишущий чувствует себя более или менее приобщенным. Отсюда такое количество графоманов. И то, что тебя печатают, а тем более что твои книги пользуются спросом, только усугубляет ситуацию.
Поэтому просьба – не обольщаться.
Я к творческой интеллигенции не отношусь – та все время рефлексирует, размышляет о жизни и смерти, чем обрекает себя, заслуженно, на сплошные несчастья. У меня же цель – как можно меньше думать и как можно больше наслаждаться жизнью. «Уныние – грех» – это по Библии. «Единственное наше спасение от горестного состояния есть развлечение, но развлечение и есть самое горестное наше состояние» – это уже по Паскалю. Так где же, спрашивается, выход? «Выход – в отсутствии такового», – это уже я.
Важно, как говорят французы, assumer [7] самого себя. И конечно, верить, что однажды напишешь настоящую книгу, в которой каждая фраза будет иметь смысл, подсмысл и не-смысл, не противореча при этом ничему и доказывая нечто, в принципе недоказуемое. Сюжет этой книги не будет только слугой смысла, подсмысла и не-смысла. Он сам по себе явится шедевром. А книга целиком превратит читателя в персонажа и создателя произведения. Это творение докажет окололитературной шелупони, что СТИЛЬ существует. Разумеется, все это напишется изящно, иронично и трагично одновременно. И заставит мир содрогнуться. Не важно, от ужаса, восхищения или икоты.
И я, перефразируя классика, смогу с полным основанием сказать «верьте мне», а не «веруйте в меня».
А пока...
«...Хорошо бы люди старели только перед смертью... А еще лучше после. Чтобы болезни и дряхление не вылезали на поверхность, пока человек дышит. Чтобы у каждого в загашнике хранилась волшебная картинка, как в книжке, которую я прочитала тайком от монахинь, про красавчика с черной душой, за грехи которого расплачивался его портрет. Желательно, чтобы за красивых и умных расплачивались глупые и уроды. Тогда планета была бы заселена совершенными созданиями и мои бедные глаза не видели бы столько убожества. Я бы играла в более совершенные игры и с более достойными партнерами.
И моя восхитительная головка не разрывалась бы на части. Блин. Блин. Блин. Леди так не выражаются, милочка. Ты же не хочешь всю оставшуюся жизнь чистить серебро на господских кухнях? Ну и терпи. Господь терпел – и нам велел. Монашки иногда говорили дельные вещи, черт бы их подрал. Драл. Драл. Драл.
Мы сидели в шикарном ресторане на берегу Женевского озера и ели какую-то рыбу из Красной книги, запивая холодным белым вином. Папашка любил водить меня в шикарные места.
Весь день до этого я шлялась по самым дорогим магазинам самого дорогого города Европы. Огромные пакеты со шмотками и обувью были отправлены в отель. Кроме пакетика, самого для меня дорогого, – там лежал купленный в антикварной лавке маленький пистолет, дамская штучка с инкрустированной рукояткой. Я присмотрела его давно, а сегодня выпросила в качестве сексуальной игрушки. К нему прилагались два миленьких патрончика.
Старый придурок весь день таскался за мной из бутика в бутик, держа свою золотую «Visa» в зубах. И чем больше я тратила, тем лучше у него становилось настроение. Видно, воображал, как я буду за все это с ним расплачиваться.
Когда дуры-бабы думают, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, они метят слишком высоко. Правда, среди совокупленцев попадаются не только примитивные, но и снобы, вроде моего – книжки читают. Запаришься с такими. Приходится соответствовать. По крайней мере, на стадии жениховства изображать из себя не только сексуальную штучку, придаток к своей влажной улиточке, но еще и милую, ненавязчивую интеллектуалку. Книжки для этого читать не обязательно – достаточно покопаться в Интернете. Я всегда смотрю там на букву «К» – культура.
Накануне вычитала что один философ французский, де-ко-нструктивист (забыла, как зовут, что-то на «Д»), пришел к выводу, что «культура возникает на пути человечества от инцеста к онанизму». В подробности вдаваться не стала, но запомнила и взяла на заметку – мне в тему.
Выдала эту информацию своему толстопузику. Он ахнул от удивления. Оказывается, читал доходягу-интеллектуала – Жак Деррида зовут.
– Модный левак, утверждает, что первобытное райское состояние людей – это инцест, средством от которого стала мастурбация, – объяснил он. – Тебя-то как занесло в философские дебри?