– Или ты думал, нас по головке погладят за уничтожение гарнизона в селе, – сказал он.
– А, кроме твоих слов, у нас нет ничего, – сказал он.
– А нам бы хотелось еще и оружия, и знать, где ты зарыл тот саквояж, в котором у тебя были золотые слитки, – сказал он.
– Это какие еще слитки, – сказал Иоганн.
– Марта, подвинь его к огню, – сказал старик.
Вновь волосы на голове Иоганна затрещали, лицо опалило… А ведь подпольщики не шутят, подумал он.
– Ладно, ладно, – закричал он.
Глотнул воздуха, когда его вынули из печи. Сказал:
– Саквояж у колодца, на глубине трех метров, – сказал он.
– Это золото мы взяли во время налета на банковский грузовик фашистов, – сказал он.
– Это деньги для тыла! – сказал он.
– Кули же ты зарыл их у колодца, – сказал старый латыш.
– Не было возможности переправить, – сказал Иоганн.
– Допустим… так чем докажешь, что ты советский, – сказал старик, кивком головы отправляя дочь вырыть сокровища у колодца.
– Ох… ну ладно, – простонал Иоганн.
– Под левой лопаткой, – сказал он.
Разведчика перевернули, и нащупали под его левой лопаткой какой-то бугорок.
– Режь, – велел Иоганн.
Старик немедленно – даже с некоторым удовольствием, как показалось Иоганну, – повиновался. И спустя минуту в его руках был шелковый комок, зашитый в специальную капсулу. Развернув платок, старик увидел фотографию Иоганна и его настоящие данные. Стоя за ним, читали слова, отпечатанные на шелке, и латышки.
–….. дывательный полк… – читал старик.
– Капитан, две боевые награды, – читал он.
– Имя, фамилия, отчество, – прочитал он имя, отчество и фамилию.
– Национальность, – прочитал он национальность.
Замолчал.
– Ну и дела, – сказала старуха на латышском.
– Да он жид, – сказал старик на латышском.
– Надо проверить, – сказала невестка на латышском, потянулась был к простыне.
– Убери руки, шлюха, – сказал старик негромко.
– Петерс сражается в Югославии как герой, – сказал он.
– А ты тут таскаешься и готова даже жиду дать, – сказал он.
– Очень надо, просто хотела посмотреть, не обрезан ли он, – сказала невестка.
– А Петерс сам виноват, нечего оставлять молодую здоровую женщину одну, чтобы гоняться по горам за какими-то на всю голову долбанутыми сербами, – сказала она.
– Ну и что, мне тебя трахать, что ли, – сказал старик.
– Я тебя сейчас так трахну, что ты уже никогда в жизни трахаться не станешь, – сказала старуха.
– Наверное, товарищи обсуждают способ переправки меня на Большую Землю, – подумал не знавший латышского языка Иоганн.
– Значит так, жида кончаем, слитки берем, если будут вопросы, никто ничего не видел, – сказал старик.
– В крайнем случае, откуда нам было знать, что он советский разведчик, – сказал он.
– Убили офицера СС и точка, – сказал он.
– Немцы, советские, какая разница, – сказал он.
– Хотя жиды среди них, конечно, самые неприятные, – сказал он.
– Давайте я все-таки проверю, – сказала невестка, сдернула простыню, и Иоганн от стыда покраснел всем телом.
– Не обрезан, – сказала она.
– Ну и что, они же там все атеисты, – сказал старик.
– В конце концов, чемодан золота это новый хутор от «а» до «я» – сказал он.
– От «эй» до «зет», – осуждающе поправила его невестка.
– Кстати, золота под колодцем нет, пидарок юлит, – сказала она.
– Кончай трепаться, сейчас я ему вены по сантиметру вытяну, все скажет, – сказала старуха.
– А потом… прямо здесь и пристрелим? – сказала старуха.
– Давай за селом, там, где яма с жидами, которых прошлым летом кончали, – сказал старик.
– Кинем голого, и спустя год-два там хер разберешь, кто такой, как, откуда, – сказал он.
– Там давно уже компост, – сказал он.
Иоганн не выдержал, и слегка – вежливо, словно покашливая, – застонал. Очень уж болело обожженное лицо. На пороге дома появился мужчина в гражданской одежде и с автоматом. От этого он выглядел, словно живое воплощение диалектического материализма. Крикнул:
– Кто хочет в лес, уходим, – крикнул он.
– Скоро придут немцы, а не они, так советские! – крикнул он.
– Да, лесной брат, – крикнула невестка в ответ, пока мужчина мерил взглядом ее пышные груди.
Старик осуждающе покачал головой. Сказал:
– Дал бог потаскушку-невестку, – сказал он.
Потом улыбнулся. Сказал на-русском Иоганну.
– Товарищ, мы так долго ждали тебя! – сказал он.
Тут Иоганн улыбнулся, понял, что он среди своих, и решил, что самый темный час кончился и, – как и обещал инструктор иностранных языков в разведшколе, – наступает рассвет.
…закопали тело Иоганна на рассвете.
Точнее, просто бросили на гниющие уже детские трупы – в этой части ямы закапывали тех, кто был младше, – и поворошили яму хорошенько лопатами. Так, чтобы гнилое мясо было повсюду, сказал старуха, глядя одобрительно, как ловко невестка управляется. Пускай блядь, зато кровь с молоком и в хозяйстве Петерсу будет хорошая подмога. А там, глядишь, и внуки появятся, и некогда девке будет шариться по лесу, перед лесными братьями ноги раздвигать. Чемодан с золотом, выпытанный у Иоганна, зарыли в одном, известном только им, месте. Карту старик-латыш разорвал на четыре куска. Один дал жене, другой – невестке, третий – себе. Четвертый оставили для Петерса, но ему не пригодилось: солдат попал под дружественную бомбежку во время ликвидации деревни в Сербии, и очнулся без ноги. Издалека, словно из тумана, приближались фигуры в мундирах четников. Петерс попробовал застрелиться, но затвор заело. Так что он просто пополз, чем вызвал дружный смех. Убивали латыша, как на Балканах принято, долго и жестоко. Голову его несколько лет держал в банке со спиртом сам Михайлович, любивший рассказывать гостям забавный анекдот про одноногого немца, который решил уползти от взвода здоровых ребят. Когда за Михайловичем пришли, банку добавили в описание дела, как свидетельство зверства монархистов против мирного населения Югославии. Так голова Петерса попала в Музей Сопротивления, и он стал отважным бойцом Народно Освободительной Армии Югославии. Вдова бойца НОАЮ, невестка с полными икрами и пышной грудью, получила свои куски карты, когда Латвию освободили советские войска. Написала донос на свекра и свекровь, и пока те сердито, на плохом русском, пытались объяснить следователю, что их оклеветали, легла со следователем на перину, где валялся когда-то измученный Иоганн. Стариков расстреляли на краю ямы, где лежали жиды, и компоста в деревне стало еще больше. Невестка – Марта – любила приходить сюда осенью, ранним утром, и, почему-то в тумане, присаживаться над этой ямой и мочиться. От горячей струи шел пар, и женщина млела. На часть золота она справила себе документы подпольщицы, и в 1975 году поехала в Москву на встречу однополчан разведывательной сети товарища Иоганна. Остановилась в гостинице Москва, и два вечера встречалась с пионерами московских школ, рассказывала с легким латышским акцентом, как била фашистов с советским партизанским отрядом, и как почти спасла нашего разведчика, и тот умер у нее на руках. Особисты, присутствовавшие на встрече, умильно кивали. Все знали, что Марта сука, старая блядь и со стариком-свекром убила Иоганна – показала экспертиза, – но дело решено было замять, и Марту оформить героем по интернациональной латышской квоте.