— Что является самым важным человеческим качеством, которое на пользу всем людям? Даже ублюдкам, отчекрыжившим мне волосы?
Ева долго думала, гладя Александра по голове, и наконец сказала:
— Доброта. Или это слишком просто?
— Нет, пусть будет просто доброта, я за.
Незадолго до рассвета он позволил Еве подровнять ему волосы. Когда она закончила, Александр вздохнул:
— Теперь я знаю, как чувствовал себя Самсон. Я уже не такой, как прежде, Ева. — На миг он задумался о том, что для него важно, а затем добавил: — Все мы — дураки, гении, попрошайки, отличники… Всем нам нужно любить и чтобы любили нас. А когда любовь взаимна — аллилуйя! Если человеку удается прожить жизнь, избежав унижения, он благословенен. Я так не смог — меня унизили те, кого я даже не знаю. В дредах заключался весь я. С ними я мог противостоять чему угодно. Они являлись визуальным символом моей гордости за нашу историю. И, знаешь, когда дети были маленькими, они часто качались на моих дредах. Мыть и переплетать их я разрешал только жене, но мог бы позволить и тебе. Думая о старости, я всегда представлял себя с белыми дредами, длинными белыми дредами. На пляже в Тобаго. Закат, словно на картинке в туристическом буклете. Ты в отеле, смываешь с волос песок и конфетти. Ева, пожалуйста, вставай с постели, ты нужна мне.
Из всех его соблазнительных слов — Тобаго, пляж, закат, конфетти — Ева уловила лишь одно, прозвучавшее для нее диссонансом. «Нужна».
— Глупо во мне нуждаться, Алекс, — сказала она. — Я подведу тебя, поэтому будет лучше, если я устранюсь из твоей жизни.
Александр рассердился:
— Ради чего ты могла бы вылезти из постели? Ради спасения детей? На похороны матери? А может, ради чертовой сумочки от «Шанель»?
Александр не стал ждать, пока Ева увидит его слезы. Он знал ее отношение к плаксам, поэтому спустился и до рассвета сидел в саду.
Когда он уходил, Руби уже мыла крыльцо дезинфицирующим раствором. Увидев Александра, она радостно воскликнула:
— Новая прическа! Так вам очень, очень идет, Александр.
— Стрижка позднего лета, — тихо ответил он.
Руби смотрела вслед удаляющейся фигуре.
Александр больше не двигался легко и ловко. Со спины он выглядел сутулым мужчиной среднего возраста.
Руби хотела окликнуть приунывшего, сделать ему чашку особенно любимого им крепкого кофе. Но вдруг поняла, что никак не может вспомнить его имени.
Ева смотрела, как небо из грязно-серого становится молочно-голубым. Птицы пели душераздирающе весело и жизнеутверждающе.
«Надо бы мне последовать их примеру», — думала Ева.
Но она по-прежнему злилась на Александра. Он не имеет права в чем-то нуждаться. Именно она нуждается в поддержке, воде и пище. Иногда ей приходилось пить воду из-под крана в санузле. График присмотра за ней сбился, так как провалы в памяти Руби становились все масштабнее.
Но на что Еве жаловаться? Ведь ей достаточно просто встать с кровати.
Ева лежала на спине, глядя на трещину, бегущую по потолку, словно черная река по белой пустыне.
Ева знала каждый миллиметр этой расселины — русло, затоны, причалы. Она стояла за штурвалом лодки, что плыла по реке в поисках мира и радости для своих пассажиров. Ева видела Брайана-младшего, неподвижного, не сводящего глаз с глубокой темной воды за бортом. Рядом с ним стояла Брианна, пытаясь прикурить на ветру сигарету. Александр занял место у руля, обнимая за плечи женщину-штурмана, и там же крутилась Венера, пытаясь нарисовать то, что изобразить невозможно, — скорость и звук, с которым киль рассекает воду. Попутно девочка наблюдала за Томасом, пытавшимся вырвать из рук Евы штурвал.
Ева не знала, куда они держат путь. Трещина исчезала под потолочным плинтусом. Всякий раз на этом месте Еве приходилось разворачивать суденышко и плыть против течения и против ветра. Иногда лодка причаливала, пассажиры высаживались на берег и брели по пустыне, увязая в мягком белом песке.
Но там их ничто не ждало.
На этот раз, вернувшись обратно на палубу, Ева передала рулевое колесо Брианне со словами:
— Пришел твой черед о чем-нибудь позаботиться, Брианна. Доставь-ка нас домой целыми и невредимыми.
Облака плыли по потолку, ветер дул в лица путешественников, Брианна крепко держала штурвал, следуя курсом к дому.
Ровно в восемь утра Ева рывком очнулась от дикого шума. Она села в кровати и на коленях подползла к окну. Сердце билось с такой частотой, что было трудно дышать.
На ветке клена, возле самого ствола, стоял мужчина в спецовке, обтянутый ремнями, в каске и сварочных очках и бензопилой срезал соседний сук. Ева в ужасе смотрела, как часть кроны клонится, отваливается и на веревке спускается на землю. Там другие рабочие ждали, чтобы освободить груз от веревки, откромсать мелкие веточки и скормить их грохочущему измельчителю.
Ева заколотила в стекло:
— Прекратите! Это мое дерево!
Но на улице было так шумно, что ее никто не услышал. Ева приоткрыла створку, получила в лицо порцию крошева из коры и щепок и быстро захлопнула окно. Лицо жгло. Потрогав щеку, Ева увидела на пальцах кровь. Она кричала и жестикулировала, обращаясь к рабочему на дереве, на секунду даже поймала его взгляд, но мужчина тут же повернулся к ней спиной.
Еву потрясло, как быстро расчленили дерево. Вскоре от клена остался только ствол. В душе еще теплилась надежда, что дерево лишь обрезали и весной следующего года оно даст молодую поросль.
Шум прекратился. Инструменты выключили. Ева видела, что сучья исчезли из палисадника, а рабочие пьют чай.
Она забарабанила по стеклу:
— Не трогайте ствол! Прошу, не трогайте!
Мужчины подняли глаза и рассмеялись. Чего они от нее ждали? Приглашения подняться наверх?
Вновь заработали инструменты, и спустя недолгое время ствол превратился в горку чурбаков. После зеленоватой тени, к которой Ева привыкла, в комнате было слишком ярко.
Ева была вся в поту, тело ее сотрясала дрожь. Она с головой заползла под одеяло.
Вскоре после полудня до Евы донеслись отрывочные возгласы, а на уровне карниза появилась верхушка лестницы — это был мойщик окон Питер. Ева поправила ночную рубашку, накинула истрепанный кашемировый кардиган, который использовала вместо халата, и машинально провела пальцами по волосам.
Питер крикнул через стекло:
— Значит, вы все еще здесь?
— Да! — ответила она с натужной улыбкой. — Все еще здесь.
Почему люди так бессердечны? — думала Ева. Неужели Питеру безразлично, что ее прекрасное дерево истребили?