Он кивнул на стену, где висели в затейливых тяжелых рамах две довольно старые картины – зимний пейзаж и цветущий луг.
– Поверьте, эти картины не имеют ни малейшей ценности. Во всяком случае, никто не будет убивать из-за них.
– Вы уверены? – спросил он рассеянно, шаря взглядом по комнате.
– К сожалению, уверена.
Я не стала рассказывать ему, что год назад отнесла картины на экспертизу и вывод эксперта бы неутешителен. Где-то в ящике письменного стола до сих пор валяется сертификат, удостоверяющий, что… одним словом, ничего особенного. Правда, мне предложили продать картины, но я отказалась.
– Есть несколько монет, марками никто не увлекался, – добавила я. – О бабушкиной золотой брошке я уже упоминала. Все, кажется.
– Можно взглянуть на монеты?
Я принесла большую картонную коробку, обклеенную ракушками, привет из солнечной Одессы. Половина ракушек давно отвалилась.
Он сказал:
– С вашего позволения, – и поднял крышку. После чего замер, внимательно рассматривая десятки пуговиц вперемешку со стеклянными шариками, бусинами, кусочками янтаря, старыми батарейками; тут же был крошечный компас с дрожащей стрелкой, в костяной оправе, который буквально завораживал меня в детстве; два серебряных рубля царской чеканки; одна большая серебряная монета… кажется, испанская; несколько советских пятаков и всякая мелочь – обрывки цепочек, брелки, несколько старых ключей. В каждом доме есть подобная коробка, в которую на всякий случай пихают то, что жалко выбросить.
– А что это? – спросил он, указывая на медальон в виде сердца на тонкой цепочке.
– Это… медальон, подарок Амалии Биллер, моей гувернантки.
– Амалии Биллер? Родственницы?
– Тетки настоящего Николая Биллера. Ее уже давно нет. Она ушла от нас, когда мне было десять лет.
– Вы с ней потом часто виделись?
– Ни разу.
– Как он к вам попал?
– Мне его передала Лелечка… тетя Леля после ее смерти, они, кажется, дружили. Вы думаете, что этот медальон… что?
– Анна, я задаю вопросы наугад, пытаясь нащупать хоть что-то, не удивляйтесь. Ведь зачем-то они приходили, эти двое. А где бабушкина брошка? Можно взглянуть?
Я достала из золотого кофейника пакетик с брошкой, протянула ему.
Он положил брошку перед собой и стал изучать. Она представляла собой цветок вроде каллы – свернутый кулечком кусочек белого золота, из которого выглядывала лилия с гранатовыми лепестками, а в серединке ее на не то пестике, не то тычинке сидел капелькой росы крошечный бриллиантик. Очень милая вещичка, явно авторская работа, но… убивать из-за нее?
– Вы позволите? – Он достал мобильный телефон и стал раскладывать на столе, как пасьянс, монеты, брошку, медальон, компас. – Я не специалист, мне нужно подумать.
– Конечно, пожалуйста, – поспешила я, озадаченная.
Он сфотографировал отложенные предметы, каждый в отдельности, а затем также и картины.
– Кофе? – спросила я запоздало.
Он скользнул по мне оценивающим взглядом, и я поняла, что передо мной человек, ведущий здоровый образ жизни, и кофе он не признает. Как оказалось впоследствии, я ошибалась. Савелий объяснил мне, что Федор Алексеев пьет кофе, но варит его сам, не доверяя… особенно женщинам, которые варить кофе в принципе не способны. Вот такой, оказывается, «кофейный» мужской шовинизм…
– Если можно, чай.
– Травяной?
– Любой. Покрепче.
Выпив две чашки, он захотел взглянуть на кабинет. Я открыла дверь и осталась на пороге.
– Я осмотрюсь тут, с вашего позволения.
Я кивнула. Фразу «с вашего позволения» он произнес в пятый раз. Неправдоподобно воспитанный молодой человек. Вроде Николеньки Биллера.
– А это правда, что вы профессор философии? – спросила я с порога. – Савелий говорит, вы хотите открыть детективное агентство, а пока работаете неофициально. И еще он сказал, что если вы за что-либо беретесь, то всегда доводите до конца.
– Наш Савелий добрый человек, он очень преувеличивает мои скромные возможности, – ответил он самодовольно.
– Знаете, я просто опомниться не могу… все время думаю… – Я с надеждой смотрела на него. – Как, по-вашему, что это было? Мне ничего не говорят. Этот человек, выдавший себя за Николеньку Биллера… Зачем? Кто его убил? Почему здесь? Как сюда попал убийца? Это совпадение или… что-то другое?
Он испытующе рассматривал меня некоторое время и вдруг спросил:
– Когда вы потеряли ключи от дома?
Если это был прием, рассчитанный на всплеск моей памяти, то успехом он не увенчался.
– Я никогда в жизни не теряла ключей. У меня три комплекта: один у Баси – это моя подруга, другой у теток, третий всегда со мной… был. До Николеньки. Я поняла полет его мысли: Николенька взял – язык не поворачивается сказать «украл», – ключи в моей сумке, а где взял их «тот»? И не значит ли это, что они пришли вместе?
– Они пришли не вместе, – сказал Федор. – А ваша подруга?.. – Он вопросительно смотрел на меня.
– Если вы думаете, что она могла… Ну что вы!
Он покивал; глаза его шарили по кабинету. Мне показалось, он забыл обо мне. Взгляд мой упал на отодвинутое от письменного стола кресло, у его ножки я увидела сжатую в кулак руку Николеньки Биллера, лежавшего на полу… Я попятилась и наткнулась на косяк двери. Повернулась и ушла в гостиную. Моего исчезновения он даже не заметил.
Он появился в гостиной так внезапно, что я вздрогнула. Кажется, я задремала, сидя на диване.
– С вашего позволения я откланяюсь. Буду думать. Я вам позвоню, если можно. С Новым годом, Анна! Надеюсь, вы встречаете его с друзьями?
– Да, с друзьями…
Мне хотелось плакать. Мне хотелось, чтобы он остался. Мне было страшно. Я приготовила бы ужин, мы поговорили бы о… Не знаю! О смысле жизни, о философии… я бы спросила, как случилось, что он стал философом – Савелий говорил, что он когда-то работал следователем. Но я не знала, как его удержать. Если бы на моем месте была Баська со своей коммуникабельностью и щебетом, он остался бы. Но мне не дано ни удерживать их, ни щебетать. Баська говорит, что я воспринимаю жизнь слишком серьезно, нужно быть проще, они любят заводных. Иногда мне хочется напомнить ей, что все ее скоротечные романы заканчиваются одинаково, и в итоге нас двое – неприкаянных и одиноких. Наше одиночество – что это? Судьба или временная неприятность? Поди знай! И в конце концов… в конце концов… все впереди, как любит говорить Лелечка…
Он задержался на пороге, уже в плаще, в одной руке – шикарная шляпа, в другой – шарф, внимательно глядя на меня. Наверное, он что-то про меня понял. Положил руку с шарфом мне на плечо, обаятельно улыбнулся и сказал: