– Из милиции? – Заскрежетали запоры, и дверь открылась на длину цепочки. – Покажи документ!
Федор помахал красным пропуском в бассейн.
– Входи! Медленно! – Звякнула цепочка, дверь приоткрылась шире.
Федор не удержался, поднял руки и осторожно протиснулся внутрь.
Позже, когда они сидели в кухне, старик сказал:
– Ты не обижайся, тут у нас после убийства совсем житья не стало. Люди боятся, шарахаются, дверь никому не открывают. Меня не было, я месяц был в санатории для ветеранов Великой Отечественной, узнал, когда приехал. Мы ведь вместе собирались, да Петя приболел, сердце схватило, вроде микроинсульт. Вот тебе и судьба!
Он сокрушенно покивал. Был это старик, напоминавший сухой стручок, такой же белесый и ломкий, со слабыми мосластыми руками, с плоскими каменными ногтями. Он смотрел на Федора бесцветными сизыми глазами, и тот не был уверен, что старик его видит.
– Как вас зовут? – спросил Федор.
– Степан Андреевич. А тебя?
– Федор Алексеев.
– Ну что, нашли его?
– Ищем, Степан Андреевич. Вот, пришел с вами поговорить. Родственники у него есть?
– Никого нет. Жена умерла лет двадцать уже, детей не было. Мы с Петей все время вдвоем… Я тоже один. Но у меня двое сыновей, а у Пети никого. У него на заводе прозвище Кулибин было. Мы вместе работали на инструментальном, чуть не сорок лет. У Пети чутье было на механику, повертит в руках, покрутит – и готово! Что наше, что заграничное. И часы, и бритву, и телефон. – Он вздохнул. – И кому нужно было его…
– Что он был за человек, Степан Андреевич?
– Петя был хороший человек. Мы всю войну прошли, мальчишками попали на фронт. Петя дошел до Берлина, я – до Варшавы, ранили меня там. А потом на заводе познакомились, даже квартиры нам дали рядом. Мы вроде братьев были. Я как узнал, что Петю убили, поверишь, говорить не мог три дня. Меня спрашивают, а я не понимаю, в голове вата…
Потом хотел сам пойти в милицию, а выйти не могу, ноги слабые и давление. Я и слег. Ко мне из опеки приходят и продукты приносят, и убирают.
– Степан Андреевич, возможно, вы знаете… Какие-нибудь ценные вещи у него были? Антиквариат?
– Ценные? Да что у него ценного могло быть? Телевизор хороший, правда, плазменный, пальто новое справил… а больше и не знаю. Так, чтобы убить, ничего не было. Ничего! – Он пожевал губами. Его руки в старческих пигментных пятнах, лежавшие на столе, напоминали ящериц. – Слушай, а пошли посмотрим! – Он вдруг встрепенулся. – У меня ключ есть. Держу, не выбрасывать же. Я все у него знаю. Хотел сам, да побоялся, мало ли чего! А вдвоем запросто.
– Там опечатано, – сказал Федор.
– Так ты ж из милиции! Какие дела? Ордера нету? А мы потихоньку. Ну? Я Петину хату как никто знаю, что где лежит. Мы с ним частенько сидели у него в кухне, разговаривали. Как водится, под водочку. Войну вспоминали, завод… кого уже нет. Петя говорил, что мы зажились, пора. А я отвечал – какие наши годы! Еще подначивал, что подыщу ему невесту в санатории. А тут вишь, как получилось. Может, ошиблись дверью? Я уже прикидывал по-всякому, под нами живет бизнесмен, может, к нему шли? Да промахнулись? Голова пухнет! Вся Петина жизнь как на ладони, вся на моих глазах. Мы рыбалкой увлекались… раньше, пока у него машина была. А потом трудно стало, да и здоровье уже не то. Он людям до самого конца часы починял по старой памяти, даже большие, помню, привозили, метра под два, старинные. У него всяких деталек, винтиков-шпунтиков немерено. Очень он это дело любил. Поверишь, говорю «любил» – и мороз по коже! Не верю! А иногда думаю, что он меня там поджидает, дружок мой единственный… Уходит наше поколение, уже и нет почти никого. И говорю ему: «Потерпи, Петя, недолго уже!»
Ключ заскрежетал в замочной скважине, старик налег плечом на дверь, она неохотно подалась, и Федор подумал, что вещи без человека теряют гибкость, закостеневают, ржавеют…
Они вошли. Квартира встретила их запахом тлена и пустоты. Старик щелкнул кнопкой, с потолка брызнул неяркий свет. Они постояли немного молча. Степан Андреевич перекрестился и сказал:
– Здравствуй, Петя! Как же ты меня не дождался, друг ты мой дорогой? Вот он я, пришел, а тебя… Вишь, как получилось… Кто ж это тебя не пожалел? Хоть бы намек какой… за что?
Ходики на стене уже не тикали – кончился завод. Они висели в три ряда вдоль всей стены. С кошачьими мордами, деревенскими избами, фигурками людей, медведей, петухов, кукушек, с грузами в виде цилиндров, ядер, гирь и колес. Стол-верстак был усыпан осколками и покореженными деталями – винтиками, пружинками, стеклом.
– Да что ж этот изверг наделал! – закричал старик, бросаясь к столу. – Все цацки Петины переколошматил! У него ж этих часов штук десять тут лежало, и чужие, для починки брал, и свои были. Он что, из психушки сбежал?
– Степан Андреевич, посмотрите, все ли на месте… в других помещениях.
Они заглянули в кухню – на столе стояла чашка с остатками чая. Степан Андреевич взял чашку, понес к мойке, открутил кран. Федор хотел было остановить его, но передумал. Он стоял, опираясь плечом на дверной косяк и смотрел, как Степан Андреевич неторопливо вымыл чашку, вытер и поставил в буфет…
…В спальне было темно из-за задернутых штор. Федор включил свет. Старик огляделся. Открыл шкаф, показал Федору новое пальто хозяина.
Кладовка, прихожая, застекленный балкон… Нигде никаких следов беспорядка или обыска. Ничего больше не разбито, ничего не пропало.
– Что за часы были у Петра Даниловича? – спросил Федор, когда они, осмотрев квартиру, вернулись в мастерскую.
– Петя уважал карманные и ходики. Видишь, сколько на стене висит? Подбирал чуть не на помойке, сейчас народ все выбрасывает, товара в магазинах завались, а только по качеству однодневки. Подберет и возится, прилаживает колесики и винтики – у него на столе стояли коробочки со всякой мелочью, все одно к одному, ничего не выбрасывал. У него был настоящий «Лонжин» швейцарский, старый, лет сто двадцать, потом немецкие… не помню точно, вроде что-то с «хансом»…
– Петр Данилович не упоминал, никто не хотел купить у него часы?
– Нет вроде. Они же страшно дорогие.
– Дорогие – это сколько?
– Ну, триста-четыреста долларов. А «Лонжин» так вообще чуть не на тыщу тянет. Все угробил этот подлец!
– Откуда Петр Данилович знал об их стоимости?
– Он не знал, просто так говорил. Они ж старые были, больше сотни лет, а шли точно до секунды.
– Золотые?
– Нет, золота не было, врать не буду. Были серебряные одни и латунные, позолоченные три штуки. И еще одни вроде без крышки, купол стеклянный, даже цифр не видать, весь механизм как на ладони. Молоточки туда-сюда, винтики крутятся… Петя рассказывал, что подобрал их в Берлине, на улице, когда наша армия вошла. Очень их любил. Вообще, он говорил, что придумал часы гений и великий механик, что это самое великое творение человека – мало что замечательный механизм, так еще и время отсчитывают, стучат, как сердце…