– Сестры Римма, Пинна и Инна имели поручения от монастыря, то есть послушания – в том числе и на посещение одиноких пенсионеров и уход за ними.
– И они делали это со всей ответственностью. Не буду тут клеветать на них, хоть они и отступницы и великие грешницы – послушание они выполняли, у меня никогда не имелось нареканий на их счет.
– Среди прочих они посещали Уфимцева Илью Ильича, проживавшего в коттеджном поселке «Маяк».
Катя посмотрела на игуменью Евсевию. Она казалась очень спокойной, только в груди ее хрипело при каждом вздохе, как в кузнечных мехах.
– Он был убит вечером десятого октября, – сказал Страшилин.
– Мне говорили в монастыре… один из наших подопечных… молюсь за упокой его души, постоянно молюсь.
– Как сказали мне сестры Инна, Пинна и Римма, это именно вы поручили им ухаживать за Уфимцевым.
– Я утверждаю все списки на благотворительность.
– Дело не в благотворительности. Дело в том, что вы хорошо знали Уфимцева.
– Я его знала, – сказала игуменья Евсевия.
– По вашей прошлой работе в отделе административных органов ЦК партии.
– Это все в прошлом. Странно, что вы это вообще вспомнили.
– Мы расследуем убийство Уфимцева, поэтому изучаем все факты, даже из далекого прошлого. Вот меня, например, прошлое всегда интересовало. А вас, матушка настоятельница?
– Я ушла от мира. Я в монастыре.
– Но из отдела ЦК вам тоже ведь пришлось уйти, правда?
– Это было уже перед самым концом. Потом и отдела не стало, и ЦК, и партия изменилась, девяностые годы настали.
– Для меня, человека другого поколения, это не очень понятно – вот такая метаморфоза – вы кадровый сотрудник партийных органов, идеологически подкованный и проверенный. Борец с религией, вы ведь, когда работали, считались атеисткой, иначе как же это – работать в ЦК? И вдруг – такой поворот – религия, монастырь, монашество.
– Нам приходится делать выбор. Бог всем предоставил это право – право выбора.
– В отличие от смерти, которая выбора не предоставляет?
– Да, в отличие от смерти. Я лишилась работы, и у меня произошла личная трагедия – у меня умер муж.
– Покончил с собой – ваш муж академик Никульшин.
– Застрелился из наградного пистолета, – игуменья Евсевия выпрямилась. – Великий тяжкий грех самоубийства… Я была в отчаянии. Я осталась совсем одна. Я утратила все, что имела. А тут и в стране нашей поменялся государственный строй. Я стала задумываться о вещах, о которых прежде не думала никогда. Постепенно я пришла к религии. У моего мужа среди друзей были не только ученые или военные, но и представители церкви. Мудрые люди. Они помогли мне в самый горький мой час. Они наставили меня на путь истины. Для вас – человека относительно молодого – странна такая метаморфоза? – спросила Евсевия. – А я пропустила всю эту великую боль и весь этот поиск через себя. Почему у меня сердце такое… фактически от сердца уже половина осталась… Потому что все через себя я пропустила, пережила. И я ушла в монастырь. Но так получилось, что желанного покоя и уединения я поначалу не обрела. Был востребован мой опыт административной работы. Церковь воссоздавала многое из руин забвения. Нужно было работать, организовывать – в том числе и монашеское движение, женское монашество. И я работала на благо епархии. Я работала не покладая рук. А зажить монастырской жизнью мне довелось лишь в последние годы, когда я возглавила Высоко-Кесарийский монастырь.
– Административный опыт работы у вас, конечно, богатейший, – согласился Страшлин кротко. – А вы на какой должности работали в ЦК?
– Это так важно сейчас?
– Для дела о расследовании убийства Уфимцева важно.
– Я занимала должность секретаря по кадровым вопросам.
– В подчинении у Уфимцева?
– Да, я работала у него.
– А что случилось потом?
– Долгое время мы не встречались и не общались. Когда я возглавила монастырь, оказалось, что мы – фактически соседи. Впрочем, я всегда знала, что он живет в «Маяке». У него там дача. Но это все – тень мирская, все в прошлом. Единственно, когда я узнала, что он одинок, что так и не женился, вдовствует… что сын его уехал за границу и некому за Ильей… за Ильей Ильичом присматривать, я поручила послушницам включить его в наш список благотворительный на социальный уход и попечение.
– А откуда вы узнали?
– Он сам мне сказал, пожаловался. Мы увиделись через много лет. Это все, простите? – спросила Евсевия. – Мне пора принимать лекарство. Я была рада оказать помощь следствию.
– Нет, это не все. – Страшилин аккуратно и не спеша записывал ее ответы в протокол, – наш допрос продолжится. Я не могу его прерывать в связи с тем, что у вас через несколько дней операция. Уделите нам еще время, пожалуйста.
– Ну хорошо, только я не понимаю. Я, кажется, ответила на все ваши вопросы.
– Нет, не на все. Меня удивило, признаюсь, что вы так нейтрально отреагировали на то, что ваш прежний сослуживец и ваш начальник Уфимцев убит.
– Когда я узнала, я стала молиться за упокой его души. Я монахиня, я не могу ни кого-то подозревать, ни осуждать, ни проклинать. Мой долг и обязанность – молиться – за упокой, за царствие небесное для него, несчастного.
– Признаюсь, что мы подозревали в его убийстве ваших подопечных – сестер Римму, Пинну и Инну.
– Да что вы такое говорите? Нет, они не могли! Культ смерти… богомерзкий грех… неужели вы думаете, что они пошли на убийство…
– Ритуальное убийство ради культа Святой Смерти… Звучит, конечно, как гром среди ясного неба, – сказал Страшилин, – но дело, кажется, не в культе и не в ритуалах. А в гораздо более сложных вещах. И простых, в то же время.
– Как это? – игуменья Евсевия нахмурилась.
– А вот это вы скажите нам – как это. – Страшилин положил ручку рядом с протоколом. – За что вы убили Илью Уфимцева?
Катя замерла – ей показалось, что тот самый гром среди ясного неба вот-вот грянет в душной, маленькой, пропахшей лекарствами и старостью палате Бакулевского центра.
Игуменья Евсевия протянула руку к столику с лекарствами, но рука бессильно упала, как плеть.
– Прошу, ради Бога, те две таблетки в мензурке и воды налейте мне.
Катя мгновенно выполнила ее просьбу – подала таблетки и плеснула в больничный стакан минеральной воды из бутылки.
Страшилин же не знал жалости в этот момент.
– Ведь это вы убили его, – сказал он, – вы приезжали к нему в тот вечер. Вас видела соседка, и у нас показания вашего водителя. Вы приехали в «Маяк» к Уфимцеву в девять. И вы последняя, кто его видел живым.
«Он включил телевизор громко, чтобы не было слышно, о чем они говорят с игуменьей, возможно, ссорятся, – подумала Катя. – Это ее след там на полу. В ходе ссоры она ударила его лампой по голове, швырнула лампу в камин и в панике покинула дом. Шофер и Глазова подтвердили, что она там находилась недолго. Страх погнал ее вон, и она даже не заметила, что Уфимцев еще жив. Не заметила, как он пишет на полу кровью свое последнее обвинение… Да, все сходится. Наконец-то у нас все сходится. Но каков мотив?»