Он замолчал, достал из кармана сигареты, закурил и только после этого продолжил фразу:
— Чем больше узнаешь о людях, тем хуже к ним относишься. И у тебя будет время самой в этом убедиться. Очень много времени.
— Ну, хорошо. Все это я понимаю, хотя уверена, что ты не прав.
Губошлеп в ответ только улыбнулся с таким видом, словно услышал глупость от маленького ребенка и не считает нужным ее оспаривать.
— Но чего я не поняла — так это зачем тебе понадобилась я? В качестве наложницы? Не поверю.
— А вот это отдельная тема для разговора, — убрав с лица улыбку, ответил Губошлеп. — И я как раз собирался к ней перейти. Допьем, что ли? — с неожиданно простецким видом предложил он и разлил по бокалам остатки шампанского.
Отпив небольшой глоток, он поставил бокал на столик и поправил очки на носу. Он явно нервничал.
— Я добился в жизни многого. Не всего… но действительно многого, а в недалеком будущем, надеюсь… ну, да ладно. Можешь считать это блажью… Короче, — перебил он себя, — я бы не хотел, чтобы ты считала себя моей пленницей. Я предлагаю тебе стать моей единомышленницей, помощницей… не перебивай меня, я этого не выношу… Извини.
Одним словом, думай. Я тебя не тороплю. Но повторяю — у тебя нет другого выхода. Или ты останешься со мной, или… — он развел руками.
— Или?.. — потребовала я продолжения с нескрываемой издевкой. — Ты убьешь меня?
— Ну зачем же так… — обиделся Губошлеп. — У меня есть другие способы сделать тебя более любезной.
Это была угроза, и скорее всего реальная. Вспомнив некоторые события последних дней, я уже не сомневалась в этом.
«Веселенькая перспектива, — невесело подумала я, — остаток жизни провести в качестве любовницы-зомби. Скорее всего под „другими способами“ он подразумевает нечто подобное».
Поняв, что преждевременно использовал этот аргумент, Губошлеп попытался подсластить пилюлю:
— Но, разумеется, я предпочитаю, чтобы ты не воспринимала меня в качестве врага и насильника. Да, я похитил тебя, но это довольно древний человеческий обычай, — закончил он подобием шутки и протянул мне руку.
Не разобравшись в его намерениях, я машинально отшатнулась.
— Я хотел помочь тебе встать, — смутился он.
— Пока я еще способна делать это самостоятельно.
— Как тебе будет угодно.
Он отошел к двери и оглянулся.
— Я хочу показать тебе мое хозяйство.
— Это любопытно, — ответила я, и на этот раз мне не пришлось лукавить, хотя после нашего совместного завтрака на душе остался отвратительный осадок, а настроение упало почти до абсолютного нуля.
* * *
Я не только удовлетворяла собственное человеческое и женское любопытство, но и анализировала увиденное с профессиональной точки зрения.
Сознание не желало мириться с той фатальной картиной безвыходности, что нарисовал мне Губошлеп. И в душе теплилась маленькая искорка надежды, что каким-то чудом мне все же удастся избежать этой жуткой перспективы и использовать свои наблюдения «на все сто».
И я почти автоматически фиксировала слабые места в обороне помещения, хотя — честно говоря — их не было. Губошлеп прошел хорошую школу, учился на совесть, и это принесло свои плоды.
С точки зрения неприступности особняк представлял собой настоящую крепость. Окруженный высоченным забором с колючей проволокой и стороже — выми вышками, на которых круглосуточно дежурили крепкие хлопцы с каменными лицами и буграми мышц под защитного цвета костюмами, расположенный в центре то ли острова, то ли полуострова на какой-то широкой и многоводной реке, он был идеальной секретной базой и тем более тюрьмой.
Насколько я поняла из намеков Губошлепа, он не испытывал недостатка в средствах. Мощная финансовая олигархия поддерживала его безукоризненно и щедро. Тем более что, по мнению ее лидеров, Губошлеп находился в полном их подчинении. И он всеми средствами до поры до времени маскировал вежливой угодливостью свои наполеоновские планы.
В перспективе он собирался освободиться от их опеки, вернее, незаметно и целенаправленно изменить ситуацию таким образом, чтобы из подчиненного стать сначала равноправным членом, а потом и руководителем их организации. И в настоящий момент находился на полпути к этой цели.
Сам особняк представлял собой двухэтажное здание из красного кирпича, достаточно вместительное, чтобы расположить в его помещениях несколько «лабораторий» научно-исследовательского и прикладного направлений.
Там же были и жилые комнаты для полутора десятка ученых-специалистов и экстрасенсов, составлявших костяк научно-исследовательского центра, как называл его Губошлеп.
Для обслуги и охраны предназначались специальные домики во дворе.
Мой бывший однокашник был не просто директором или начальником всего этого большого хозяйства, а, насколько я поняла, полновластным хозяином и владыкой в самом прямом смысле этого слова.
Остается только догадываться, какими способами он этого добился, но по моим наблюдениям все сотрудники относились к нему, как к живому богу в какой-нибудь тоталитарной секте. Я видела лишь троих, да и тех мельком, но мне показалось, что остальные стараются лишний раз не попадаться нам на глаза.
К концу экскурсии я пришла к выводу, что если центр Губошлепа еще не секта, то станет таковой в самое ближайшее время. Несколько раз он как бы невзначай заговаривал о новой религии, которую якобы может предложить человечеству, и я поняла, что это для него совсем не праздные размышления.
Последним пунктом нашей экскурсии стали собственные апартаменты Губошлепа, по сравнению с которыми его кабинет показался мне теперь аскетически строгим.
И, наконец, «святая святых» — спальня хозяина с широченной квадратной кроватью под балдахином и камином в полстены.
Губошлеп недвусмысленно намекнул мне, что я уже сегодня могла бы перебраться сюда. Но это будет означать, что я принимаю все его условия.
В противном случае мне придется ночевать на той самой кушетке, на которой я провела сегодняшнюю ночь.
На эти намеки я ответила молчанием, и Губошлеп сердито насупился.
А когда я, сославшись на усталость и переизбыток информации, предложила на часик-другой расстаться, он не пытался возражать и даже не стал провожать меня до моей комнаты.
— Мне бы хотелось получить кое-что из своих вещей, — едва успела попросить я, когда он, развернувшись, двинулся в противоположную сторону широкими шагами.
Губошлеп остановился и демонстративно вежливо сообщил:
— Они давно уже находятся в твоей комнате. Вернее, те из них, что могут тебе здесь пригодиться.
И без его уточнения я догадывалась, что каждый предмет в моей машине был изучен самым тщательным образом, прежде чем получил право быть возвращенным своей законной хозяйке.