— Значит, Костин сын наверняка революционером станет, — поддержала его жена.
— Революционером? — вздрогнула Елена Васильевна. — Не надо нам революционеров. Надо Маше сказать, чтобы…
— Да успокойтесь вы. До революционеров в пелёнках нашим детям ещё очень далеко. Пусть живут, как живут, — примирительно сказала Костина мать. А отец уже ударил по струнам и затянул «Лето это маленькая жизнь». Елена Васильевна с удивлением поняла, что хорошо знает слова, и начала подпевать — сперва тихо, еле слышно, а потом всё громче и громче.
Дверь распахнулась, и в кафе, отряхивая с одежды капли дождя, ввинтилась съёмочная группа во главе с Порфирием Сигизмундовичем.
— Не то, не то, я вот с порога вижу — не то. Как мы тут эпизод будем снимать? — накинулся он на свою помощницу в кожанке. — Посмотрите на эти унылые бездарные ро…
Он замолчал и прислушался. В этот момент Костин отец, чтобы показать окружающим, какой он модный и современный, решил исполнить частушки из Интернета «Как на Ладожском вокзале». Порфирий Сигизмундович поджал одну ногу, обхватил себя руками за предплечья, склонил голову на бок. Постоял в такой позе. Съёмочная группа переминалась у него за спиной.
— Остаёмся! — решительно сказал гений. — Сдвигайте столы, да поближе к этим цыганам! Шампанского несите, и чтобы всем хватило!
Рядом с Порфирием Сигизмундовичем как бы случайно оказался Джордж.
— Слушай, парень, у вас владелец нормальный? Мне надо бы здесь пару общих планов снять. А бюджет — всё.
— Снимайте. Я владелец, — был ответ.
— Нормальный владелец, — хлопнул его по плечу режиссёр. — На премьеру приглашу! Эй, запишите мне его адрес, я ему личное благодарственное приглашение пришлю. В двух лицах. На два лица. Вот так надо жить! Широко. Я владелец, я разрешаю! А не то что считать копейки. Выгадывать. Экономить на жизни и тратить саму жизнь! Доставайте оборудование, несите, ставьте свет. Вот там и там. Борис здесь? Мне нужен свет, оператор и Борис. Любезные братья и сёстры, уважаемые посетители! У вас есть уникальная возможность принять участие в съёмках фильма. Кто хочет — остаётся на местах. Кто не хочет — милости прошу покинуть площадку.
Его то ли не услышали, то ли предложение устроило всех. Уже не только родители Кости и Маши, но и самые бойкие посетители кафе пели про шашку, которая казаку во степи подруга. Быстро поставили свет, достали камеры. Загримировали Бориса. Порфирий Сигизмундович метался по залу, размахивая незажженной курительной трубкой. Принесли ещё шампанского.
— Жизнь так коротка! — воскликнул режиссёр. — А я трачу её на вас, бездари. Завтра последний день съёмок. Как получится — так получится. Сворачиваемся, быстро монтируем, озвучиваем — и на слёт бардовской песни. Как давно я там не был!
— А вы бывали на бардовских слётах, Порфирий Сигизмундович? — удивилась его помощница.
— Нет. Не бывал. Очень давно. В смысле — никогда! Не перебивай меня, а записывай за мной, через тридцать лет в мемуар тиснешь.
— Почему через тридцать, Порфирий Сигизмундович?
— А раньше я не умру. И не надейтесь, халтурщики! Больше, больше энтузиазма, Борис. Это ты с утра в завязке, а не твой персонаж!
«Вместе весело шагать по просторам!» — пели уже почти все.
Анна-Лиза и Джордж стояли за барной стойкой и словно из вип-ложи наблюдали за этим зрелищным шоу.
— Я потом всё равно сделаю отсюда ногами, — упрямо сказала Анна-Лиза. — Но сегодня я остаюсь.
— Сегодня — это целая жизнь, — ответил Джордж.
Нужный эпизод сняли, и съёмочная группа присоединилась к общему ансамблю. Гитару передавали из рук в руки. Елена Васильевна обнимала за плечи своих новых друзей — Слоника и Барбариску. Час назад они уговорили её ехать автостопом в Европу. «Ты только детям не говори, что мы автостопом, а то они переживать будут!» — заговорщицки шепнула Костина мать. Елена Васильевна пообещала молчать и сказала, что её подруга поможет с визами.
Отпустит же её Джордж в небольшой отпуск! Жизнь слишком короткая и интересная штука, чтобы тратить её на тревоги о Машкиной будущности. Тем более, что тревожиться особо и не о чем. Этот проходимец, её избранник Костя — уж точно не такой чокнутый, как его родители.
Дмитрий Маркин шагал по Невскому — уже миновал Аничков мост, Гостиный Двор и Казанский собор. Он старательно прислушивался к разговорам, но ветер доносил до него только обрывки фраз на иностранных языках. Причём на каких-то экзотических, часто неопознаваемых.
Он шагал, не обращая внимания на то, что с неба постоянно что-то капало, то усиливаясь, то прекращаясь, а зонтик он то ли где-то забыл, то ли надёжно спрятал, но это не беда, ведь у куртки, которую одолжил ему Джордж прекрасный капюшон, закрывающий половину лица. Щегольское пальто — подарок Эрикссона — неплохо смотрится, но в поисковые экспедиции лучше ходить в чём-то более практичном.
Большие и малые Конюшенные, малые и большие Невки проносились мимо. Не стоит там даже и искать ответ на загадку. А вот и Малая Морская. Бывшая Гоголя. Почему-то сразу вспомнилась начальная школа, перемены в стране и целый вихрь переименований. Удивительное коллективное путешествие в пространстве и времени: весь город заснул в Ленинграде, а проснулся уже в Санкт-Петербурге. Потом ещё несколько лет горожане путешествовали районами, проспектами и улицами, и только-только выученные названия надо было переучивать заново. Один старшеклассник-буквоед с разрешения директора школы устраивал младшим обязательные краеведческие экскурсии по переименованным улицам, а потом с пристрастием допрашивал малышню на классном часе.
Димка не ходил на эти экскурсии — предпочитал отстать от толпы орущих одноклассников и бродить в одиночестве по дворам. Но классного часа было не избежать.
И вот однажды наступило возмездие: краевед-зануда велел злостному прогульщику культурных мероприятий подняться с места и рассказать всему классу, что он усвоил из экскурсии по «литературным и бывшим литературным» улицам. Димка помнил только про Горького, у которого отобрали целый проспект, но хотя бы оставили в утешение станцию метро, да про Гоголя, который остался без собственной улицы, тогда как Пушкина и Жуковского такая участь миновала. Но эту, проверенную, информацию он решил приберечь напоследок. А начал он свой доклад с потрясающего откровения: «В 1991 году Кировскому проспекту вернули историческое название — Каменноостровский. В честь Николая Островского. Который был камень, а не мужик.»
Одноклассники грохнули. Потом они даже пытались дразнить будущего шемобора «Каменный Островский» но, отведав его крепких, как булыжники, кулаков, отстали.
И вот теперь, на пересечении Невского проспекта с улицей, некогда совершенно несправедливо отобранной у автора «Мёртвых душ» и «Петербургских повестей», уже большой и умный мальчик Дима зачем-то вспомнил эту давнюю историю. Покачал головой, хотел было идти дальше, но тут его внимание привлёк необычный снаряд, с огромной скоростью несущийся по тротуару. Снаряд всё приближался, и вскоре стало понятно, что это просто человек, который очень быстро перебирает ногами. Человек промчался мимо, завернул на Невский, и, не сбавляя скорости, припустил в сторону Казанского собора. Дмитрий Олегович успел только заметить толстые очки на носу у бегуна, да какую-то вышитую косынку на голове. То был Гумир, силой и волей букиниста отправленный к Даниилу Юрьевичу.