— От животного слышу! — не удержалась Марина.
— Нас больше, нам это невыгодно, — отвечал за всех Константин Петрович. — Простите. Ничего личного.
— Мне кто-то говорил, что у всех мунгов очень доброе сердце, — ни к кому не обращаясь, произнёс Дмитрий Олегович. — Я и представить не мог, что они могут отказать в помощи утопающему! Пусть это враг, но…
— Мне кто-то говорил, что шемоборы не тонут, — буркнул себе под нос Лёва.
Букинист, не обращая внимания на эти разговоры, продолжал листать старинные книги. Вот он отложил один фолиант, вот подвинул к себе другой. Под потолком словно сгущались тучи. Где-то в соседнем помещении прокатился раскат грома: это Маша уронила на пол большую алюминиевую кастрюлю с крышкой, а в кастрюле той лежали три оловянных миски и целая дюжина серебряных ложечек.
— Ничего, не помешаю? — на прилавке, аккурат рядом с букинистом, материализовавшись прямо из воздуха, уже сидел Кастор и болтал ножками. — Как тут миленько!
— А ну брысь! — замахнулся на него старик. С громким, очень натуральным обиженным мяуканьем, мунг второй ступени скатился с прилавка и растянулся на полу, стеная и выкрикивая что-то вроде: «Пощадите, барин, не губите жизнь молодую, дайте слово молвить!»
— Умолкни, — приказал хозяин и за шиворот вытащил из-под прилавка полупрозрачного незнакомца, в котором Дмитрий Олегович с удивлением опознал своего учителя, Эрикссона. Встряхнув его, как старую кофту, букинист швырнул и этого гостя на пол, рядом с Кастором и строго сказал:
— Подглядывать вздумал? Покажи себя, соглядатай.
Пойманный с поличным шемобор без движения лежал на полу, неловко подвернув под себя правую ногу.
Живые посочувствовали мёртвым. А потом пожалели себя: если уж этот дед так расправляется с начальством, то с подчинёнными точно церемониться не будет, и все его угрозы — правда.
— И стоила ли эта игра свеч? — тихо спросил букинист. Наверное, он мог бы перенести эту беседу на неосязаемый, невидимый уровень — туда, где общаются друг с другом свободные духи. Но, как видно, решил произвести впечатление на всех присутствующих.
Эрикссон угрюмо молчал. Он незаметно изменил положение своего воображаемого тела в пространстве и уже не лежал, а полусидел, опираясь спиной о книжный шкаф.
— Вообще стоила, — поглядев на него, ответил Кастор. — Если бы не роковое стечение обстоятельств, всё могло бы получиться. И у него, и у меня. Всё время забываю, что живые ни в чём меры не знают. И вечно на этом прокалываюсь.
— Ты не сожалеешь о своём проступке. Ты жалеешь о том, что у тебя ничего не вышло. Напрасно, — покачал головой букинист.
— «Сожалеть» — это слишком здешнее понятие, — парировал Кастор. — Слишком человечье. Вы долго были среди них, забыли, как оно у нас. Была почти неразрешимая задача. Нашлась элегантная возможность её решить. Кто бы не воспользовался такой возможностью?
— Невзирая на то, что за подобный проступок грозит наказание? — нахмурился букинист.
Кастор снова посмотрел на Эрикссона, как бы спрашивая у него разрешения говорить от имени двоих.
— Так уж вышло, что на второй ступени информация циркулирует свободно. Если о наказании знает один — знают все. Узнав о нём, я задумался крепко. Ведь наказание нам с коллегой светит нешуточное: взаимодействовать с живыми, привязать себя вновь к этому миру и утратить часть свободы, которая есть у каждого духа!
— Как будто мы с ними не взаимодействуем, — подал голос Эрикссон. — Получается, что мы уже без вины наказаны.
— И мы, не сговариваясь, решили провернут этот трюк, — закончил Кастор. — Но просчитались. И теперь готовы нести заслуженное наказание. То есть и дальше общаться с этими живыми несмышлёнышами, которые способны запороть даже самое верное дело!
Кастор поднялся с пола и раскланялся. Полупрозрачный Эрикссон, как дырявый надувной матрас, продолжал полулежать там, куда его швырнул букинист.
В лавке было тихо-тихо. Тикали невидимые часы. А, нет, не часы. Кто-то постучал в дверь. И перед этим «кем-то» она нехотя открылась. И даже не пнула его под зад, как Дмитрия Олеговича.
На сцене появились новые персонажи: Даниил Юрьевич в сопровождении Трофима Парфёновича.
— Ну, теперь все как будто в сборе? — отодвигая книги, сказал букинист. И стал выше ростом, шире в плечах. — Ну-ка, ну-ка, идите сюда, любезнейший. Вы, вы. Шеф, стало быть. Мунгов, стало быть. Ближе, ближе. Ай да шеф. А он точно живой? Да ну, не верю я в это. Падай, тело.
— Нет, я не живой, — ответил Даниил Юрьевич, и не думая падать.
— Осечка, — покачал головой букинист. — Ладно. С вами после, а пока — эти двое. Да поднимись ты, ветошь.
«Ветошь», он же — Эрикссон нехотя принял горизонтальное положение и перестал просвечивать. Превратился в обычного неприметного человека средних лет. Если бы кто-то заглянул сейчас в букинистическую лавку, он не увидел бы ничего необычного: сидит за столом хозяин, и, как видно, рассказывает что-то интересное, потому что все покупатели, все, сколько их было в лавке, собрались и слушают его внимательно-внимательно. Некоторые, быть может, и не стали бы его слушать, да выхода не было. Не только Бойцы и шемобор Маркин, но и все мунги угодили в ловушку: даже подумать о бегстве не могли, не то что сделать какое-либо движение, предвосхищающее побег.
— С вашего позволения, я продолжу, — напомнил о себе Кастор, кланяясь ещё учтивее прежнего. — Итак, убедившись в том, что мне это ничем не грозит, я решил воспользоваться вашим могуществом в мирных целях. Если коротко, то вот эти чистые и невинные дети… шемобор, отойди в сторону, я тебя не знаю и не хочу за тебя отвечать… вот эти дети, за исключением шемобора, который не хочет отходить в сторону и делает вид, что я не с ним разговариваю, исполнили в городе все желания, какие только можно было исполнить. Остались одни невыполнимые.
— Значит, внешность обманчива. На вид эти ребята не очень сообразительные, — отвечал старик. — Идею уловил, умолкни. Следующий. — Узловатый палец указал на Эрикссона.
— Мой ученик совершил проступок. Очень серьёзный. И был наказан. Я был так зол на него, что наказание продлилось дольше, чем положено. Я всё никак не мог его простить. А когда простил, решил компенсировать тяжесть наказания. И подготовил ему подарок.
— Подарок — это я? — уточнил букинист. — Ты только не стесняйся.
Эрикссон развёл руками — мол, да, так получилось, что подарок — это вы, надеюсь, вы не в обиде.
— Знаете, если бы у меня был ученик… И я его простил. То я бы ему хорошую книгу подарил. А если бы я был мунговским надсмотрщиком и мои холопы выполнили все желания в городе, я бы им подарил несколько месяцев отдыха. Они, наверное, заслужили. Но уж никак не лез бы в чужую жизнь, непонятную мне, болвану. Как это сделали вы оба!
— Мы рассудили так, — снова вмешался Кастор, — что от вас не убудет, а в мире прибудет. Скажите, ваша умудрённость, что мы, болваны, сделали не так?