Лоринков лежал, шлюха старалась, да все тараторила.
– А из писателей, знаете, я предпочитаю Коэльо и Лоринкова, – сказала она.
– Интересно, как этот Лоринков выглядит? – сказала она мечтательно.
– Ну-у-у, – сказал Лоринков.
– Небось, жгучий брюнет, мачо, – сказала она.
– Э-э-. э, – сказал Лоринков и утер пот с лысины.
– Симпатичный молдаванин небось, – сказала она выгибаясь.
– Аа-а-а, – сказал Лоринков.
– А вы, кстати, кто? – сказала она подпрыгивая.
– Я болгарин, – привычно соврал Лоринков.
– Ясно, – сказала она разочарованно.
Подпрыгнула еще разок и затихла.
– Еще выпить желаете? – сказала она.
– Давай, кредит у меня открыт еще, – сказал Лоринков.
Шлюха встала к двери, крикнула:
– Еще выпить!
Лоринков и шлюха вернулись в постель. Глядя на шевелящуюся внизу простыню, Лоринков задремал.
* * *
Очнулся Лоринков от холода. Простыни на нем не было, шлюхи в комнате тоже не было, зато сидел в углу строгий седой человек в костюме, с пистолетом и волевым лицом.
– Вы, простите, кто? – сказал Лоринков.
– Уполномоченный эмиссар Кишинева, Ион Друце, – сказал мужчина.
– Евровичок, – сказал беззлобно Лоринков и рванулся было к оружию.
– Без шуток, – сказал мужчина и показал пистолет.
– Я прибыл предложить вам покинуть Лондон и вернуться в Молдавию, – сказал он.
– Ага, чтобы вы там меня в расход пустили как заложника, или на Вадуллуйводки сослали, – сказал Лоринков.
– Не дурите, – сказал Друце.
– Молодое молдавское правительство жаждет привлечь на свою сторону интеллектуальную элиту страны, – сказал он.
– Мы предлагаем вам пост главы союза писателей Молдавии, персональное авто, и возможности для свободного творчества, – сказал он.
– Пенсия, детский сад, дом, персональная обслуга, – сказал он.
– Все, что от вас нужно, это ваше возвращение на родину, – сказал он.
– Хватит шароебиться по кабакам за границей, – сказал он.
– Эмиграция все проиграла, народ их не примет, поймите, – сказал он.
– Многие уже вернулись, – сказал он.
– Хореограф Поклитару, драматург Есинеску, поэт Виеру, – сказал он.
– Вы говорили что-то об интеллектуальной элите страны, – напомнил Лоринков.
– А, да, – сказал мужчина.
– Вот вернетесь, и можно будет говорить об этом во весь голос, – сказал он.
– Будьте с нами, и мы простим вам ваши заблуждения, – сказал он.
– Вы великий писатель и мы ценим вам вклад в мировую культуру, – сказал он.
– И мы хотим, чтобы великий писатель Лоринков, великий сын своей великой страны, был с ней, – сказал он.
– Зря стараетесь, – сказал Лоринков.
– Я не падок на лесть, – сказал падкий на лесть Лоринков.
– Будьте с нами, хватит нищебродствовать! – сказал Друце.
– Да, но… поймут ли меня тут? – сказал Лоринков.
– А вам важно мнение этих аферистов, блядей, бывших министров и прочей сволоты, доведшей Молдавию до ручки? – сказал посланник Кишинева.
– Ну, знаете… – сказал Лоринков.
– Плевал я на них, но есть у меня честь, – соврал он привычно.
– Позвоните нам, – сказал Друце мягко.
Потянулся к выключателю, и в комнате наступила тьма. Лоринков, путаясь в простыне, вскочил, бросился к пистолету, и включил свет. Никого… Лоринков спешно оделся и выскочил в коридор. Тоже пусто. Умеют работать, черти, вежливо подумал Лоринков.
На выходе писателю сообщили, что его кредит в заведении исчерпан.
* * *
…дома Лоринков открыл неработающий холодильник, повесил туда рубашку на вешалке. Потрепал по голове сына, прикоснулся щекой к щеке жены, не глядя на них, пошел в комнату. Там, среди разбросанных бумаг, играла дочь. Лоринков привычно поднял ее на руки. Девчонка прислонилась к груди, подбежал сын, тоже обнял. Сказал:
– Папа, папа, а можно нам конфету?
– Ну, когда у нас конфета будет, можно нам ее будет скушать? – поправился он торопливо.
– Ну если твои шлюхи разрешат, – сказал он совсем быстро.
Лоринков в упор глянул на жену. Не выдержал взгляда, отвернулся.
– А что? – сказал мальчик, расстроившись из-за того, что расстроил отца.
– Конфеты нет… банан вот я принес, – сказал Лоринков.
– Банан ешьте, – сказал он нарочито бодро.
– Банан и сладкий, и полезный… а от конфет ваших один вред, – сказал он.
– Да, да, конечно! – сказал сын.
– Но только одну, ладно? – сказал он.
– Ну когда будет, – сказал он.
– Сынок, ты что, прочитал рассказ Сарояна про коньки? – сказал Лоринков, горько усмехнувшись.
– С детьми-то хоть не умничай, – сказала жена.
– Это же всего лишь ребенок, – сказала она.
Лоринков молча глянул на жену, поставил дочь на пол, и, морщась от нытья огорченного ребенка, пошел к телефону.
– Отключили, – сказала жена.
Лоринков вздохнул, выругался и пошел к двери.
Плакали дети.
* * *
Проснулся Лоринков от страшной жажды.
Долго и жадно тянул воду из крана, чувствуя железистый привкус, потому что в Лондоне вода плохая. Как в Стамбуле, вспомнил Лоринков первый пункт эмиграции. Постарался вспомнить вечер. Бордель, клуб, выпил что-то, барабанщик бутылку водки достал, разбили что-то, крики какие-то, шоколад… почему шоколад?… Оглянулся. В свете фонаря красивыми и бледными спали дети. Мальчишка что-то бормотал во сне и сжимал в пальцах обертку конфеты.
– Это я принес? – сказал Лоринков, растолкав жену.
– Ну, конфету, – сказал он.
– Да, – сказала она сухо и отвернулась.
– Ты уж прости, – сказал он.
– Не надо никуда уходить, – сказал он.…
утром у посольства молодой Молдавской Еврореспублики остановилась семья. Помятый мужчина с перегаром и уставшая женщина держали на руках детей в потертых пальтишках и без обуви. Лоринков позвонил в дверь, и, едва она открылась, сказал:
– Я принимаю предложение молодой Молдавской республики.
– Я согласен вернуться в молодую Молдавскую республику, – устало сказал он.
– Пошел на ха гастарбайтер гребанный, – сказали и посольства.