Сидя в кресле качалке чеканного серебра, и глядя, как бывший министр экономики, – отданный правительством Синему Графу в экономы, – чистит ему ботинки, Лоринков любил вспоминать прошлое.
Особенно часто возвращался он мыслями к тому дню, когда сделал правильный выбор…
* * *
…в лондонском ресторане «Сохо» гуляли гости. Дым шел коромыслом от русского стола, где гуляли москвичи. Лондонские папарацци жадно ловили в прицел фотокамер славянские лица Абрамовича, Коха, Авена, Наоми Кемпбелл… В углу, на диване, обитом кожей казненного наркоторговца из США – он заслужил эту честь из-за прекрасных татуировок, – трахал украинскую фотомодель арабский шейх. Шейха звали Бен Ладен, и он, по слухам, выполнял в Афганистане какую-то работу для Даунинг-стрит, а в Лондон приехал отдохнуть после тяжелых выездов в поле. Фотомодель ненатурально вздыхала, и стонала, поглядывая по сторонам. Она мечтала выйти замуж за Мела Гибсона, который, по слухам, обожал русских. Ради такого, – думала Куриленко, – можно и от своей украинской идентичности отказаться. Шейх потел и шептал что-то про какую-то Аллу.
– Алла, алла, – бормота он.
– Алла, о, Алла, – пыхтел он.
– Оля меня зовут, – сказала фотомодель.
– Алла, алла, олиа, – согласно забормотал шейх.
Чурка нерусская, подумала фотомодель. Расслабилась… В это время в зале погас свет, и сцену высветило яркое пятно прожектора. Публика начала свистеть, орать, и хлопать в ладоши. Конферансье сказал:
– Дамы и господа.
– Уважаемая публика, – сказал он.
– А сейчас перед вами выступит золотой голос Молдавии, – сказал он.
– Молдавии в изгнании, – сказал он.
– Лучший баритон мира, – сказал он.
– Маэстро макабрического пения и певец балканской мультикультурности, – сказал он.
– Владимир Ло-о-о-о-ринко-о-о-о-о-в! – сказал он.
На сцену вышел невысокий крепкий мужчина в серебристом костюме. На груди у него была лента ордена Почетного легиона. В зале шептались.»… згнанник…. сам Саркози… перфоманс на высоте что двадцать метров… говорят с Бруни… если по восьмушке, то чего же нет…». Мужчина поклонился и улыбнулся. Зал стих. Внезапно Наоми Кемпбелл взвизгнула, и попыталась сорвать с себя трусики, чтобы бросить их на сцену. Публика смотрела на русскую с сожалением. Ведь Наоми пришла в ресторан без трусиков. Так требовал дресс-код и охрана строго следила за этим… Обладатель лучшего мужского голоса в мире поклонился, и сказал:
– Добрый вечер.
– Вечер добрый, – повторил он под стоны женщин, испытавших первый в этот вечер оргазм.
– Вечер мммм, – сказал он и подвигал бровями.
Публика стонала. Лоринков запел. Это было, как писал музыкальный обозреватель газеты «Гвардиан», волшебство голоса. Голос Лоринкова, низкий и глухой, уносил публику в мир кипящих свинцом фонтанов Венеции, которой никогда не было… Манил упасть на себя, словно мат – боксера, пропустившего крюк сбоку. А боксером был Лоринков, и голос его нокаутировал вас похлеще, чем удар самого Марчиано. Будь Марчиано жив, он бы и раунда против Лоринкова не продержался, стоило бы тому начать петь… Голос Лоринкова уносил вас, словно течение в море. Вы отдалялись от берега постепенно и сами того не замечали, и вам казалось, что вы еще можете вернуться, но потом, отдавшись на волю этого сладкого чувства – быть влекомым куда-то, – видели над собой лишь синее небо, а вокруг, сколько не гляди, один океан. И вы смирялись с этим, вы были согласны на то, чтобы лежать, сколько хватит сил, в океане, и глядеть в небо, а потом уйти на дно, вслед за пиратскими кораблями и затонувшими галеонами, вслед за богинями вод и серебристыми стайками рыб… Вот что такое был голос Лоринкова, писал музыкальный обозреватель «Гвардиан» за 300 фунтов стерлингов от Лоринкова еженедельно.
– Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом, – пел Лоринков.
– Офицеры, молдаване! – пел он.
Зал взвыл. За столиками, занятыми молдавскими эмигрантами, взлетали к потолку ворохи купюр, стоял стеной какой-то белый порошок, лились рекой виски, текила и водка. А вот вина не было… Молдаване, бежавшие из страны, которую заняла эта безумная Партия Прогресса и Евроинтеграторов, поклялись, что не возьмут в рот ни капли вина, пока не вернутся в Кишинев и не вздернут всех мятежников на столбах… Лоринков пел:
– Офицеры, молдаване…
– Пусть свобода воссияет! – пел он.
– Заставляя в унисон иметь сердца! – пел он.
Зал подпевал. Светились зажигалки в руках публики. Гитарист в углу сцены, одетый в старую форму солдата Национальной армии Молдавии, корчил скорбные рожи. Длинные волосы он прятал под кепи. Это был Октавиан Кассиян, сын молдавского министра связи, в бытность которого министром в стране пропали даже все телефонные кабели. Пришлось вводить в стране мобильную связь… На барабанах в ансамбле Лоринкова стучал Олег Воронен, бывший сын бывшего президента Молдавии. Его так и звали в этом ВИА, Олег Стукачок. За цимбалы отвечал бывший премьер Влад Филатка. На синтезаторе трудился Коля Брагишъ, тоже бывший премьер, из-за чего они с Владом постоянно ссорились, хотя и снимали однокомнатную квартиру на двоих. А маракасами тряс Кириллка Лучински, тоже бывший президентский сын. Конечно, все они считали себя великими музыкантами, а в ВИА Лоринкова только подрабатывали. Конечно, Временно.
ВИА Лоринкова работал в Лондоне вот уже восьмой год…
– Нашу любимую давай! – крикнули из-за стола русских олигархов.
– Про мужество давай и про батяню-бля-комбата давай! – крикнула Наоми.
– Батяня, батяня, батяня комбат! – запел Лоринков.
Получалось у него не так грустно, как у русского певца Расторгуева, ну так и почки у меня еще пока свои, думал Лоринков. Оглянувшись, он жестом велел ансамблю поддать жару. Разленились, мажоры бля, подумал Лоринков. В этом ансамбле он был единственным селф-мейд меном. По крайней мере, все свои книги по пьяни он написал сам, а не был устроен на место писателя папой, дядей, или еще кем-то. Кумовство, подумал Лоринков. Прогнило все в Молдавии, прогнило, с печалью признал он. Вот и турнули нас эти молодые, да ранние. Евроинтеграторы, подумал он. Интересно, сколько сегодня на рыло получится, подумал он. Фунтов бы по сто хоть, подумал он. Костюм давно уже износился, да и обувь новая нужна, а за квартиру второй месяц не уплачено, подумал он. Но все-таки шоу должно продолжаться, подумал он. Ходил по залу с бумажными розами бывший молдавский политолог Ондреевский, наливал сельтерскую, ощерясь, бывший молдавский телеведущий Голя… Некогда всемогущие, были они все сейчас официантами да полотерами… Это трагично, подумал Лоринков.
Улыбнулся широко. Сказал:
– Господа, а сейчас прошу всех встать.
– Специально для господ из Кишинева я бы хотел исполнить песню, – сказал он.
– Гимн Молдавии! – сказал он.
Молдаване повскакивали горячечно, рыскали по залу взглядами, искали невставших. Тлен, тлен, разложение, думал Лоринков грустно. Что мы здесь делаем, думал он. Все проиграно, кроме чести, подумал он. Даже Лондон давно уже признал новое правительство Кишинева, подумал он. Мы просто тени прошлого, думал он. Жующие буржуа нехотя поднимались. Лоринков смахнул слезу, и запел: