Я пассивен и бездеятелен.
Да и что я могу сделать? Я имею дело с силами, о которых мне ровным счётом ничего не известно.
И я никому не могу рассказать о своих мучениях.
Ещё подумают, что я сошёл с ума! И конечно же, если это станет известно в университете, мне объявят, что не нуждаются в услугах профессора, одержимого демоном.
А Агата?!
Нет и нет, нужно, чтобы я встретился с опасностью один на один.
Я перечитал мои заметки в том месте, где эта женщина говорит о своей силе.
Там есть одна фраза, которая меня совершенно обескураживает.
Мисс Пенклоса утверждает, что, когда влияние слабо, субъект знает, чтó он делает, но всё равно не может управлять собой; если же воля осуществляется энергично, то он оказывается совершенно бессознательным.
Так вот, я всегда сознавал, чтó я делаю, но прошлым вечером это сознание заметно ослабло.
А это, по видимости, означает, что мисс Пенклоса ещё не проявила всю силу своего внушения.
Был ли когда человек, оказавшийся в таком отчаянном положении, как я?
Да, вероятно, один был, и он даже находился совсем рядом со мной и пытался меня предостеречь.
Чарльз Сэдлер должен что-нибудь знать об этом!
Его неопределённые советы, чтобы я держался начеку, сегодня вполне прояснились.
О, если бы я тогда послушался его! А я сам выковал себе цепи, продолжая эти сеансы.
Сегодня же встречусь с Сэдлером.
Извинюсь за то, что так легкомысленно отнёсся к его предупреждениям.
И посмотрю, может ли он дать мне какой-нибудь совет.
4 часа дня. Нет, Сэдлер мне не советчик.
Едва я намекнул на свой ужасный секрет, он выказал такое удивление, что я не пошёл далее.
Насколько могу судить (согласно смутным указаниям и скорее выводам, нежели определённым утверждениям), то, что испытал он, сводится к словам и взглядам, подобным тем, что были обращены и ко мне.
Сэдлер смог удалиться от мисс Пенклосы, и сам этот факт доказывает, что в действительности он никогда и не был её пленником.
О, знал бы он, чего ему удалось избежать!
Сэдлер, должно быть, обязан этим своему флегматичному англосакскому темпераменту. Я же брюнет и кельт, и потому яды этой колдуньи глубоко проникают мне в кровь.
Удастся ли освободиться от неё?
Стану ли я когда-нибудь снова тем, кем был ещё пятнадцать дней назад?
Так что же мне предпринять?
Оставить университет во время учебного года, – об этом и речи быть не может.
Будь я свободен, я бы тотчас составил план действий.
Отправился бы путешествовать, например, в Персию. Да, но позволила бы она мне уехать? Быть может, даже и в Персии я не избавился бы от злотворного влияния и поспешил бы обратно к её костылю?
Лишь на собственном горьком опыте я могу узнать пределы, до которых простирается её дьявольская власть надо мной.
Я буду сражаться с ней, покуда есть силы.
Что ещё остаётся делать?
Я слишком хорошо знаю, что к восьми часам вечера необоримая потребность в её обществе, знакомое лихорадочное возбуждение вновь овладеют мною.
Как преодолеть их; что я должен для этого сделать?
Хорошо бы вообще не выходить из комнаты.
Закрою дверь на ключ и выброшу его в окно! Да, но что прикажете делать утром?
Не надо думать о завтрашнем утре: я должен любой ценой разорвать эти путы.
9-го апреля. Победа. Я поступил совершенно правильно.
Вчера, в семь часов вечера, после лёгкого ужина я заперся в своей комнате и выбросил ключ в сад.
Я взял один занятный роман и три часа кряду пытался читать в постели, но в действительности мне было не до веселья, то были ужасные часы; каждую минуту я ожидал, что окажусь под влиянием этой негодяйки. Но ничего подобного не произошло; утром я встал с постели с таким чувством, словно освободился от кошмара.
Быть может, она догадалась и поняла, что воздействовать на меня бесполезно.
Во всяком случае, один раз я уже взял над ней верх, и если мне это удалось раз, то удастся и другой.
Что было гораздо затруднительнее, так это получить ключ назад.
По счастью, внизу оказался садовник, и я крикнул, чтобы он бросил ключ мне в окно. Он, наверное, подумал, что я только что его уронил.
Я прикажу наглухо забить двери и окна и скорее поручу шестерым дюжим молодцам держать меня в кровати, нежели соглашусь ещё хоть раз оказаться в обществе этой колдуньи.
Сегодня после полудня получил записку от мисс Марден: Агата просила зайти к ней.
В любом случае я так и намеревался поступить, но меня ждали плохие новости. Как выяснилось, Армстронги сели в Аделаиде на «Аврору» и скоро должны приплыть в Англию. Особенно неприятно, что они просили миссис Марден дожидаться их в городе.
Значит, я не увижу Агату в течение месяца или шести недель, а поскольку «Аврора» ожидается в среду, госпожам Марден нужно уезжать немедленно, если они хотят прибыть вовремя.
Остаётся утешать себя, что когда мы наконец окажемся вместе, то больше никогда не будем разлучаться.
– Я прошу вас только об одном, моя дорогая, – сказал я Агате, когда миссис Марден вышла. – Если вы случайно встретите мисс Пенклосу, либо в городе, либо здесь, обещайте, что вы никогда не позволите ей ещё раз загипнотизировать себя.
Агата в изумлении взглянула на меня:
– Но всего пару дней назад, Остин, вы уверяли, что заинтересованы в этих опытах и намерены довести их до конца.
– Да, но теперь я иного мнения.
– И вы намерены от них отказаться?
– Да.
– О, как я рада, Остин! Вы даже не представляете, какой усталый и бледный вид у вас последнее время. Между прочим, именно из-за вас мы с мамой до сих пор не уехали в Лондон; мы не хотели оставлять вас, ведь вы в таком подавленном состоянии! Вы очень переменились, Остин. Порой вы кажетесь странным. Я просто недоумевала в тот вечер: вы, бросив карты, покинули несчастного профессора Пратт-Гольдейна и ушли, не сказавши ни слова. Я была убеждена, что эти опыты плохо сказываются на ваших нервах.
– И я так считаю, дорогая.
– А также и на нервах мисс Пенклосы. Вы слышали, что она больна?
– Нет.
– Нам сообщила миссис Вильсон. Она полагает, что это нервная лихорадка. Профессор Вильсон вернётся на следующей неделе, и миссис Вильсон мечтает, чтобы к тому времени мисс Пенклоса поправилась, ведь у профессора целая программа опытов, которые он намеревается довести до конца.