– Ни той ни другой, – улыбаясь, возразила она. – Мне придётся сделать вам одно небольшое признание, мистер Лоренс. Вы всегда были мне другом, и я знаю, что могу на вас положиться. Я повешу корзинку вот на этот сук, а он её опорожнит.
– Он, значит, всё ещё здесь?
– Да.
– А вы уверены, что он найдёт корзинку?
– О, в этом можно не сомневаться. Надеюсь, вы не находите ничего предосудительного в том, что я оказываю ему кое-какую помощь? Вы сами поступили бы точно так же, если б жили среди индусов и вдруг встретили среди них англичанина. Но мне хотелось бы посмотреть на цветы.
Мы вошли в оранжерею.
На обратном пути корзинка всё ещё висела на суку, но была уже пуста. Мисс Воррендер, смеясь, сняла её с дерева и отнесла домой.
После этой встречи со своим сородичем она стала веселее и спокойнее. Быть может, это было только плодом моей фантазии, но мне казалось, что и в присутствии Копперторна она чувствовала себя спокойнее, чем прежде, с меньшим страхом выносила его взгляд и меньше поддавалась его воле.
А теперь я должен приступить к той части моего рассказа, в которой придётся описать, каким образом мне довелось проникнуть в тайну взаимоотношений двух загадочных личностей и как я узнал страшную правду о мисс Воррендер – или принцессе Ахмет Кенгхис; её, собственно говоря, следовало бы называть последним именем, так как она походила больше на этого воинственного и неукротимого фанатика, чем на свою мягкую, деликатную мать-англичанку.
Это открытие стало для меня чудовищным ударом, которого я вовек не забуду.
Очень может быть, что ввиду моей манеры вести рассказ – выделяя факты мало-мальски значительные и опуская такие, которые не имеют отношения к главной мысли, – очень может быть, что читатели уже угадали составленный гувернанткой план. Что касается меня лично, я должен торжественно признаться, что до самой последней минуты не имел ни малейшего представления об истине.
Я ровно ничего не знал о женщине, которой дружески пожимал руку и голос которой очаровал мой слух. Но и по сей день я твёрдо уверен, что она была искренне расположена ко мне и ни за что не причинила бы мне зла намеренно.
Вот как произошло моё страшное открытие.
Я как будто уже упоминал, что в лесу, окружавшем Данкельтуэйт, у меня было облюбовано уютное местечко для занятий на лоне природы. Однажды вечером, часов этак в десять, подымаясь в свою комнату, я вспомнил, что забыл там один трактат по гинекологии; рассчитывая поработать ещё часик-другой перед отходом ко сну, я решил пойти и отыскать книгу.
Дядя Джереми и прислуга уже спали. Поэтому я по возможности бесшумно спустился вниз и потихоньку повернул ключ во входной двери. Через лужайку я направился к лесу, чтобы взять книгу и немедленно вернуться домой.
Не успел я войти в лес, как услыхал голоса гувернантки и секретаря. Судя по направлению, откуда они доносились, я понял, что они сидят в моём местечке и говорят, не подозревая, что их слушает третье лицо.
Я всегда находил подслушивание низким делом – всё равно при каких обстоятельствах – и уже собирался кашлянуть или каким-нибудь другим образом обнаружить своё присутствие, как вдруг услыхал несколько слов, сказанных Копперторном, которые изменили моё первоначальное намерение и вместе с тем заставили содрогнуться от ужаса.
– Все подумают, что он умер от апоплексического удара.
Я ясно слышал эти слова, произнесённые резким голосом секретаря в неподвижном воздухе июньской ночи. Я затаил дыхание и замер, весь обратившись в слух. Теперь я и не помышлял о том, чтобы заявить о себе. Какое преступление замышляют в эту роскошную летнюю ночь двое так не похожих друг на друга преступников?
Я услыхал низкий нежный голос мисс Воррендер, но она говорила так быстро и так тихо, что я не мог разобрать ни слова. Интонация её голоса не оставляла сомнения в том, что она находится в страшном, смертельном волнении.
На цыпочках я подкрался ближе, стараясь не упустить ни слова. Луна ещё не взошла, и потому под деревьями царила кромешная тьма. Я имел все шансы остаться незамеченным.
– Ели его хлеб, скажите пожалуйста! – иронически произнёс секретарь. – Вы не всегда бывали так щепетильны, хотя бы в тот раз, когда дело шло о маленькой Этель.
– О, я сходила тогда с ума! Сходила с ума! – разбитым голосом вскричала красавица. – Я часто молилась Будде и великой Бовани, и мне казалось, что если я, одинокая женщина, буду и в стране неверных поступать согласно заветам моего отца, то совершу великий и славный подвиг. Наша религия допускает в свои тайны лишь очень немногих женщин, и я удостоилась этой чести лишь благодаря счастливой случайности. Но, раз ступив на открывшуюся передо мной дорогу, я шла по ней неуклонно и бесстрашно, и на четырнадцатом году моей жизни великий гуру Рамдин Синг объявил меня достойной занять место на ковре Трепуне наравне с прочими бюттотти. Да – клянусь священным топориком, – я сильно страдала из-за содеянного мною здесь, потому что… ну что худого сделала эта несчастная, принесённая мною в жертву крошка?
– Сдаётся мне, однако, ваше раскаяние вызвано тем, что я разоблачил вас, а отнюдь не моральной стороной дела, – насмешливо прервал гувернантку Копперторн. – У меня и раньше были на ваш счёт кой-какие подозрения, но вполне увериться в том, что я имею дело с принцессой тугов, мне пришлось лишь после того, как я застал вас за упражнениями с платком. И такая романтическая особа окончит жизнь на прозаической английской виселице! Недурно, право, недурно!..
– И с тех пор вы пользовались своим открытием, чтобы убивать во мне всё живое, – с горечью продолжала она. – Вы превратили мою жизнь в сплошной ад!
– Ад! – изменившимся голосом повторил он. – Вы знаете чувства, испытываемые мною к вам. Если я иногда и командовал вами, угрожая оглаской, то только потому, что находил вас слишком нечувствительной к голосу моей любви.
– Любви! – с горечью в голосе вскричала она. – Как можно любить человека, который то и дело грозит вам позорной казнью? Но вернёмся к предмету нашего разговора. Вы обещаете мне полную свободу, если я устрою для вас это дело?
– Да, – был ответ Копперторна. – Если дело будет сделано, вы получите возможность уехать отсюда, когда вам заблагорассудится.
– Вы клянётесь в этом?
– Да, клянусь.
– Ради того чтобы получить свободу, я сделаю всё, что угодно! – вскричала она.
– Нам никогда не представится более удобного случая, чем сейчас, – продолжал Копперторн. – Молодой Терстон уехал, а его друг крепко спит. Вдобавок, он слишком глуп, чтобы подозревать что-нибудь. Завещание написано в мою пользу; когда старик умрёт, мне будет принадлежать всё – до последней травки, до последней песчинки.
– Почему же вы сами не сделаете этого? – спросила его собеседница.
– Ну, такие дела не в моём вкусе, – возразил он. – Кроме того, я не набил себе руку в обращении с этим вашим платком-«румалем», как вы его называете. А от него не остаётся никаких следов. В том-то и выгода этого приспособления.