– Какая гадость: убить своего благодетеля!
– Зато какой святой подвиг – сослужить службу Бовани, богине убийства! Я достаточно знаком с вашей религией, чтобы понять это. Если бы ваш отец находился здесь, решился бы он на это дело?
– Мой отец был величайшим борка во всём Джюбльтуре, – гордо отрезала гувернантка. – Он погубил в своей жизни людей больше, чем считается дней в году.
– Я охотно заплатил бы тысячу фунтов, чтобы не повстречаться с ним, – смеясь, заметил Копперторн. – Но что сказал бы теперь Ахмет Кенгхис-Кхан, если бы увидел, что его дочь колеблется – воспользоваться ли ей или не воспользоваться таким удобным случаем сослужить службу богине? До сих пор вы действовали безукоризненно. Он, наверное, улыбался, видя, как душа маленькой Этель полетела к вашей божественной ведьме. Я думаю, что это было даже не первым вашим убийством. Возьмём, например, дочку этого немца-коммерсанта… Эге! По вашему лицу я вижу, что снова прав. И вот, после стольких подвигов вы колеблетесь, когда нет никакой опасности и когда совершить жертвоприношение легче лёгкого! Кроме того, совершив этот поступок, вы освобождаетесь от необходимости жить здесь; а ведь вам здесь несладко приходится: вы всё время, так сказать, чувствуете петлю на шее. Итак, если вы берётесь сделать это дело, делайте его немедленно. Старик в любой момент может уничтожить завещание, потому что любит племянника, а кроме того, он страшно непостоянен.
Настало долгое молчание, во время которого мне казалось, что я слышу биение собственного сердца.
– Когда всё должно быть сделано? – спросила наконец мисс Воррендер.
– Завтра вечером.
– Каким образом я проберусь к нему?
– Я оставлю дверь открытой, – сказал Копперторн. – У него тяжёлый сон. Затем я оставлю в его комнате ночник, и вам нетрудно будет ориентироваться.
– А потом?
– А потом вы вернётесь к себе. Утром люди решат, что наш старик умер во сне. Затем выяснится, что всё своё имущество он оставил своему верному секретарю – в виде благодарности за усердный труд. Так как в услугах мисс Воррендер не будет уже больше никакой надобности, она получит возможность вернуться на свою дорогую родину или в любую другую страну по собственному выбору. Если ей будет угодно, она может захватить с собой и мистера Лоренса.
– Вы оскорбляете меня, – злобно прервала оратора прелестная мисс.
Помолчав, она прибавила:
– Нам будет необходимо свидеться завтра перед тем, как я приступлю к делу.
– Зачем?
– Потому что мне, пожалуй, понадобятся кое-какие дополнительные указания.
– Ладно. Значит, тут же, в полночь.
– Нет, только не здесь; это слишком близко к дому. Мы встретимся под большим дубом в начале аллеи.
– Где угодно, только помните одно: я отнюдь не намерен присутствовать в его комнате во время вашей операции.
– Мне этого и не нужно, – презрительно бросила она. – Ну, довольно. Мы переговорили обо всём.
Они пошли прочь, и хотя ещё продолжали разговор, я не стал слушать дальше. Как молния, пронёсся я через лужайку и добрался до двери, которую запер за собой на ключ.
Только войдя к себе и бросившись в кресло, я смог привести в порядок свои мысли и обдумать страшный разговор, который несколько минут назад слышал во тьме. Бóльшую часть этой ночи я провёл без сна, вдумываясь в каждое произнесённое заговорщиками слово и стараясь составить себе план действий на будущее.
VI
Туги! Я уже кое-что слыхал об этих яростных фанатиках – жителях Центральной Индии, извращённая религия которых считает убийство ближнего драгоценнейшим даром, какой только может принести Создателю смертный.
Я припоминаю отрывок из сочинений полковника Медоус-Тэйлора, в котором идёт речь о тайнах тугов, об их организации, о непоколебимом фанатизме и о страшном роковом влиянии, которое кровавая мания производит на прочие их нравственные и умственные способности. Я припомнил даже, что «румаль», слово, часто встречавшееся в этой книге, должно было обозначать священный платок, которым они обыкновенно производили свою дьявольскую работу.
В момент разлуки с ними мисс Воррендер была уже почти взрослой женщиной, и потому нет ничего удивительного в том, что искусственной культуре не удалось вытравить из неё, дочери главного вождя тугов, плоды первоначального её воспитания и помешать фанатизму выказать себя в удобную минуту. По всей вероятности, обуреваемая фанатизмом, она и задушила своим страшным платком маленькую Этель, подготовив себе алиби; когда же Копперторну удалось раскрыть её тайну, он получил страшное оружие и отныне мог управлять ею как угодно – ради своих личных выгод, разумеется.
В этих племенах из всех смертных казней позорнейшей считается казнь через повешение; зная, что по законам Англии она подлежит за своё преступление именно такой казни, она, очевидно, была вынуждена подчиниться требованиям секретаря.
Что касается Копперторна, то, когда я обдумал то, что он наделал и что намерен сделать наперёд, я почувствовал к этому человеку величайшее отвращение. Он вызывал во мне ужас. Так вот как решил он отплатить старику за все его благодеяния! Вырвав у старика подпись, обеспечивавшую ему всё его состояние, хитроумный секретарь решил обезопасить себя от удовольствия получить сонаследника, что легко могло произойти ввиду симпатий старика к племяннику.
Всё это было само по себе страшной подлостью; но верхом подлости была идея отправить на тот свет дядю Джереми не своей собственной трусливой рукой, а воспользовавшись страшными религиозными суевериями этой несчастной, да ещё таким способом, чтобы отстранить от истинного виновника преступления всякое подозрение.
Я решил, что, как бы ни кончилось дело, секретарю не удастся избежать справедливого возмездия. Но что мне нужно для этого предпринять?
Знай я лондонский адрес моего друга, я послал бы ему рано утром телеграмму, и он успел бы приехать в Данкельтуэйт к вечеру. Но Джон, к сожалению, очень не любил переписки, и мы до сих пор не имели о нём никаких известий, несмотря на то что с его отъезда прошло уже несколько дней.
У нас в доме были три служанки, но ни одного мужчины, если не считать старика Джулиуса; среди соседей у меня не было ни одного знакомого, на которого я мог бы положиться. Впрочем, это было не так уж важно: я знал, что моего единоличного вмешательства будет вполне достаточно, чтобы расстроить весь замысел. Вопрос состоял в том, какие мне лучше принять меры. Сначала мне пришло в голову спокойно дождаться утра, а затем, никому ничего не говоря, отправить Джулиуса в ближайший полицейский участок с просьбой прислать двух констеблей, передать в их руки Копперторна и его соучастницу и рассказать всё, что я узнал об их замысле.
Однако, поразмыслив и оценив этот план действий, в конце концов я нашёл его совершенно непрактичным. Дело в том, что у меня нет против них никаких улик, кроме чисто голословного утверждения их преступности. Само собой, это утверждение покажется всем абсурдом. Кроме того, я вперёд угадывал, с каким невозмутимым видом полной невинности и каким уверенным тоном Копперторн отклонит обвинение, свалив его на недоброжелательство, которое я питаю к нему и к его соучастнице за их взаимную любовь. Я отлично понимал, как легко ему удастся уверить третье лицо, что я сочинил всю историю для того, чтобы подгадить ему – своему сопернику по амурной части, и как трудно будет мне доказать, что человек, имеющий наружность духовной особы, и молодая, одетая по последней моде женщина суть не что иное, как два хищника, вылетевших на охоту. Я чувствовал, что совершу большую ошибку, выдав себя прежде, чем буду держать дичь в руках.