Я не знал, могу ли я считать себя спасенным или же, наоборот, попал, как говорится, из огня в полымя. Волчий оскал, исказивший гладкую физиономию Фандорина, вряд ли сулил мне что-то хорошее, и я с ужасом следил за его рукой, вытягивавшей что-то из внутреннего кармана.
– Держите-ка.
Это был не нож и не пистолет, а всего лишь платок.
– Что же мне с вами д-делать, Зюкин? – спросил Эраст Петрович обычным своим голосом, и страшная гримаса сменилась кривой ухмылкой, на мой взгляд, ничуть не менее отвратительной. – Я вас, разумеется, заметил еще в Нескучном, однако же п-полагал, что на Хитровке вы не задержитесь – испугаетесь и ретируетесь. Однако, вижу, вы не робкого десятка.
Я молчал, не зная, что на это сказать.
– Надо бы вас тут бросить, чтобы г-голым погулять пустили. Был бы вам урок. Ну объясните, Зюкин, чего ради вы за нами потащились?
Оттого что голос у него был не бандитский, а обыкновенный, господский, я почувствовал себя спокойней.
– Про мальчишку неубедительно рассказали, – ответил я, вынул собственный платок, запрокинул голову и зажал разбитый нос. – Решил проверить.
Фандорин осклабился.
– Браво, Зюкин, б-браво. Не ожидал от вас подобной проницательности. Вы совершенно правы, Сенька Ковальчук сообщил мне всё, что знал, а отрок он наблюдательный – т-такая уж профессия. И сообразительный – понял, что иначе я его не отпущу.
– И он сказал, как отыскать того «мордатого», который его нанял?
– Не совсем, ибо это нашему с вами юному знакомцу, конечно, неведомо, но личность п-подрядчика он описал исчерпывающим образом. Судите сами: мордатый, глаз прищуренный, рожа бритая, губастая, картузик-генералка с лаковым козырьком, черная короткая сибирка, красная шелковая рубаха, сапоги с большим скрипом и при лаковых же калошах…
Присмотревшись к наряду самого Фандорина, я воскликнул:
– Эка невидаль, вы тоже вон одеты точно так же. На Москве этаких молодцев полно.
– Отнюдь, – покачал он головой. – На Москве вы их встретите нечасто, а вот на Хитровке повстречать можно, но и то не в столь большом к-количестве. Тут не просто одежда, а высший хитровский шик – и красный шелк, и лаковые калоши. Только фартовые, то есть бандиты самой высокой иерархии, позволяют себе такую униформу. Чтоб вам, Зюкин, было понятнее, это у них вроде камергерского мундира. Вы видели, как от меня дунули эти «п-псы»?
«Дунули», «псы» – что за манера выражаться. Сразу было видно, что от статского советника в Фандорине мало что осталось. Этот человек, пожалуй, напоминал мне дешевую позолоченную посуду, с которой облез верхний слой и постыдно просвечивает вульгарная латунь.
– Какие еще «псы»? – спросил я, давая понять, что не приемлю разговора на уголовном арго.
– «Псы», Зюкин, – это мелкие воришки и хулиганы. Для них «фартовый» вроде меня – б-большое начальство. Но вы меня перебили и я не успел сообщить вам главную примету Мордатого. – Он помолчал и произнес со значительным видом, будто открывал мне нечто очень важное. – Во все время разговора с Сенькой – а протолковали они не менее получаса – этот субъект не вынимал из кармана правую руку и беспрестанно позвякивал мелочью.
– Вы полагаете, что по этой привычке его можно разыскать?
– Нет, – вздохнул Фандорин. – Я полагаю совсем д-другое. Но, впрочем, скоро выяснится, справедливо ли мое предположение. Это должен установить Маса. И если я прав, то мы намерены поискать господина Мордатого, пока доктор Линд играет с полицией в кошки-мышки.
– А где господин Маса?
Эраст Петрович неопределенно махнул рукой:
– Тут недалеко, в подвале, тайная китайская опиумокурильня. После прошлогодней облавы переместилась с Сухаревки на Хитровку. Эти люди много что знают.
– И что же, господин Маса умеет по-китайски?
– Немного. В его родном городе Иокогаме много к-китайцев.
В это время где-то за углом раздался замысловатый разбойничий свист, от которого я поежился.
– Ну вот и он, – удовлетворенно кивнул Фандорин, сложил пальцы особенным образом и свистнул точно так же, только еще пронзительней – у меня даже ухо заложило.
Мы двинулись вперед по переулочку и очень скоро повстречали японца. Тот ничуть не удивился, завидев меня, и лишь церемонно поклонился. Я покивал, чувствуя себя преглупо без ливреи, да еще в забрызганной кровью рубашке.
Они залопотали между собой на непонятном наречии – уж не знаю, по-японски или по-китайски – и я разобрал только многократно повторенное слово «куртя», впрочем, ничего мне не прояснившее.
– Я был прав, – наконец соизволил объяснить Фандорин. – Это и вправду Культя. Он однорук, отсюда и привычка держать обрубок в кармане. Очень серьезный бандит, главарь одной из новых и самых опасных хитровских банд. Китайцы сказали, у них «малина» на Подкопаевке в старых винных складах. Туда так просто не попадешь – часового выставляют, как в казарме и даже «маляву» завели, то есть пароль… Это-то ладно, но что мне, Зюкин, делать с вами? Вот навязались на мою г-голову. Одного вас по Хитровке отпускать нельзя – не ровен час прирежут.
Я был глубоко задет этими словами и уже приготовился сказать, что отлично обойдусь без опеки (хотя, признаться, мысль о прогулке в одиночестве по вечерней Хитровке показалась мне малопривлекательной), но тут он спросил:
– Скажите, Зюкин, вы человек физически крепкий?
Я расправил плечи и с достоинством ответил:
– Мне доводилось служить и дворцовым скороходом, и форейтором, и на выездах. Я каждое утро делаю французскую гимнастику.
– Ладно, п-посмотрим, – произнес Фандорин, и в его голосе прозвучало оскорбительное сомнение. – Пойдете с нами. Только уговор: никакой самостоятельности, меня и Масу слушаться б-беспрекословно. Даете слово?
Что мне оставалось делать? Возвращаться, как говорится, несолоно хлебавши? Еще выберешься ли в одиночку из этого проклятого места? Опять же очень кстати было бы разыскать этого самого Культю. Вдруг Фандорин прав, и полицейская операция на Арбате ничего не даст?
Я кивнул.
– Только вид у вас, Зюкин д-для Хитровки малоподходящий. Вы можете нас с Масой скомпрометировать. Кем бы вас сделать? Да вот хоть бы спившимся лакеем из хорошего дома.
С этими словами Фандорин наклонился, зачерпнул горсть пыли и высыпал мне на темя, а грязную ладонь вытер о мою и без того запачканную красными пятнами рубашку.