Закончив разговор, я плеснул бурбона в стакан и, взглянув на портрет отца, приветственно поднял его и осушил одним глотком.
* * *
— Ты не очень-то гостеприимен, — сказал Мак, глядя на бутылку бурбона на столе. — Как насчет выпить?
Я удивленно взглянул на него. Он никогда не был любителем выпить. Тем более в рабочее время. Я подвинул к нему бутылку и стакан.
— Угощайся.
Он налил немного и выпил, а потом откашлялся. Я выжидающе смотрел на него.
— Есть один послевоенный план, который я хотел с тобой обсудить, — сказал он смущенно.
— Говори.
— Я о себе, — неуверенно сказал он. — Видишь ли, я уже немолод. Хочу уйти на покой.
— На покой? — я не поверил своим ушам. — Какого черта? Чем ты будешь заниматься?
Мак смущенно покраснел.
— Я всю жизнь много работал, — сказал он. — У меня два сына, дочь и пять внуков, троих из которых я даже не видел. Мы с женой хотели бы побыть с ними, пока не поздно.
Я рассмеялся:
— Ты говоришь так, словно можешь вот-вот отдать концы. Ты же еще молод!
— Мне шестьдесят три. Я работаю с тобой уже двадцать лет.
Двадцать лет! Куда они ушли? Военные врачи были правы. Я тоже уже не мальчик.
— Нам будет тебя не хватать, — искренне сказал я. — Не знаю, как мы справимся.
Это была правда. Мак был единственным человеком, на которого я мог по-настоящему положиться.
— Справишься. Теперь у нас работает около сорока юристов, и каждый специализируется в своей области. Ты ведь больше не один человек, а большая компания. И тебе нужна целая юридическая машина.
— Ну и что? — возразил я. — Когда у тебя неприятности, машине не позвонишь посреди ночи.
— Этой машине — можно. Она рассчитана на все случаи жизни.
— Но чем ты будешь заниматься? Не может быть, чтобы тебя устроила роль счастливого деда! Чем ты займешь свои мозги, Мак?
— Я подумал об этом, — серьезно ответил он. — Я так долго занимался корпоративным правом и налогами, что забыл о самом главном. О законах, которые относятся к людям. — Он взял бутылку и налил себе еще. Ему нелегко сидеть здесь и рассказывать мне о том, что он думает. — Я хочу устроить контору в каком-нибудь маленьком городке и заниматься теми, кто ко мне обратится. Мне надоело мыслить миллионами. В кои-то веки мне хотелось бы помочь какому-нибудь несчастному сукину сыну, которому это действительно нужно.
Я смотрел на него. Работаешь с человеком двадцать лет, и все равно его не знаешь. Никогда не подозревал такого за Макалистером.
— Разумеется, все контракты и соглашения между нами будут аннулированы, — добавил он.
Я знал, что деньги ему не нужны. Так же как и мне.
— Какого черта? Просто появляйся раз в несколько месяцев на заседании совета директоров, чтобы я хоть мог с тобой видеться.
— Значит… значит ты согласен?
Я кивнул.
Конечно. Попробуем, когда война кончится.
* * *
Стопка бумаг росла по мере того, как Макалистер просматривал резюме контрактов. Наконец он закончил и взглянул на меня.
— Все контракты обеспечены пунктами, которые защищают нас, кроме одного.
— Которого?
— На акваплан для военно-морских сил в Сан-Диего.
Я знал, что он имеет в виду «Центурион». Он был задуман как самый большой в мире самолет, способный взять на борт помимо экипажа сто пятьдесят человек, два легких танка-амфибии, легкую артиллерию, боеприпасы и амуницию для целого батальона.
— Как это нас угораздило заключить такой контракт?
— Это ты решил, — ответил Мак. — Помнишь?
Я вспомнил. Военные сомневались, что такая громадина вообще сможет взлететь, так что я заставил их подписать этот контракт с условием, что до окончания войны мы представим им полностью испытанный самолет. Это было семь месяцев назад.
Проблемы возникли почти сразу. Стандартный металл делал корпус слишком тяжелым, так что двигатели не могли его поднять. Два месяца ушло на поиски нового материала — стекловолоконного соединения, которое оказалось в десять раз легче и в четыре раза прочнее. Затем понадобилось разработать технологию обработки нового материала. Мне даже пришлось отозвать Амоса Уинтропа из Канады, чтобы он занялся этим проектом. Старый плут великолепно поработал.
Впрочем, он не изменился. В тот момент он держал меня за жабры, и мне пришлось назначить его вице-президентом «Самолетов Корда».
— Сколько мы уже вложили? — спросил я.
Мак справился с бумагой.
— Шестнадцать миллионов восемьсот семьдесят шесть тысяч пятьсот девяносто четыре доллара и тридцать один цент.
— Мы влипли, — сказал я и взялся за телефон. — Дайте мне Амоса Уинтропа в Сан-Диего, а пока я буду ждать звонка, свяжитесь с мистером Далтоном и попросите его выделить для меня самолет.
— Что случилось?
— Если этот самолет не взлетит немедленно, семнадцать миллионов вылетят в трубу.
Меня соединили с Амосом.
— Когда ты собираешься поднять в воздух «Центурион»?
— Дела идут неплохо. Остались мелочи. Думаю, в сентябре или начале октября.
— Что осталось доработать?
— Обычная доводка. Монтаж, пригонка, шлифовка, герметизация и тому подобное. Ну, ты знаешь.
Я знал. Мелкая, но важная работа, времени на которую уходило больше, чем на все остальное. Впрочем, не настолько существенная, чтобы помешать самолету взлететь.
— Подготовь самолет, — сказал я. — Завтра я его испытаю.
— Ты с ума сошел! Мы даже не заливали топливо в баки.
— Так залейте!
— Но корпус не прошел испытаний на воде! — крикнул он. — Ты уверен, что он не пойдет на дно?
— Так испытайте. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы проверить плавучесть. Я приеду сегодня вечером и помогу вам.
Это были мои деньги, и мне не хотелось их терять. За семнадцать миллионов долларов «Центурион» взлетит, даже если мне придется вручную поднять его из воды.
Робер отвез меня на ранчо, где я принял душ и переоделся, чтобы лететь в Сан-Диего. Я уже собрался выходить, когда зазвонил телефон.
— Это вас, мистер Джонас, — сказал Робер. — Мистер Макалистер.
Я взял трубку.
— Да, Мак?
— Извини, что беспокою тебя, Джонас, но вопрос важный.
— Выкладывай.
— Только что звонил Боннер с киностудии. В конце месяца он уходит от нас в «Парамаунт».