— Ладно, — сказал я устало. — Где ты? Дома?
— Да, — ответил он.
— Я заскочу к тебе после ужина, — сказал я и повесил трубку.
Взяв пальто, лежащее на кровати, я вернулся в гостиную.
Дорис красила губы перед зеркалом.
— После ужина мне надо заехать в одно место. Ты не против?
— Нет, — сказала она.
Она тоже хорошо знала, что такое Голливуд.
Было почти одиннадцать вечера, когда мы добрались до полупустого ресторана. В Голливуде рано ложатся во время трудовой недели; все, у кого есть работа, в десять часов уже в постели, так как уже в семь утра на следующий день надо быть на месте. Мы сели за уютный столик в углу, заказали отбивные с жареной картошкой и кофе. Дорис и сама не подозревала, как проголодалась. Я даже улыбнулся про себя, наблюдая за тем, как она расправляется с ужином. Можете говорить что угодно об этих женских диетах. Голодна женщина или нет, дайте ей хорошую отбивную и посмотрите, как та исчезнет. Причина, конечно, может быть и в том, что какой-нибудь ушлый владелец ресторана объявил в рекламе, что от отбивной вес не прибавляется. Так или иначе Дорис съела все, до последней крошки. Впрочем, и я тоже.
Она со вздохом отодвинула от себя пустую тарелку и, заметив мою улыбку, улыбнулась в ответ. Ее лицо уже не казалось таким озабоченным.
— Я наелась, — сказала она. — Почему ты улыбаешься?
Я накрыл ладонями ее руки.
— Привет, милашка! — сказал я.
Она тоже взяла меня за руки и посмотрела на них, уж не знаю почему. Это были самые обычные руки, которые, несмотря на все усилия маникюрши, выглядели далеко не изящно. Ладони были квадратные, пальцы короткие, поросшие черными волосками. Она посмотрела на меня.
— Привет, Джонни! — Ее голос звучал мягко.
— Ну, как у тебя дела? — спросил я.
— Теперь, когда ты здесь, уже лучше.
Так мы сидели, улыбаясь друг другу, пока не подошел официант, чтобы убрать со стола и поставить кофейные приборы. Около половины первого мы вышли из ресторана.
Гордон жил в Вествуде, куда добираться машиной примерно полчаса. Когда мы подъехали, окна дома еще были освещены.
Не успели мы подойти к входу, как Гордон открыл дверь. Его волосы были взъерошены, в руке он держал стакан. Гордон был явно чем-то встревожен. Увидев, что со мной Дорис, он удивился.
Мы поздоровались и прошли за ним в гостиную. Джоан — его жена — была там. Увидев нас, она поднялась.
— Здравствуй, Джонни, — сказала она мне, затем подошла к Дорис и поцеловала ее. — Как Питер? — спросила она.
— Немного лучше, — ответила Дорис. — Он спит.
— Это хорошо, — сказала Джоан. — Ему просто надо немного отдохнуть, и все будет в порядке.
Я подошел к Гордону.
— Так что произошло?
Он опорожнил стакан и выразительно посмотрел на Дорис. Джоан поняла намек.
— Пойдем сварим кофе, пусть мужчины поговорят о делах.
Дорис понимающе улыбнулась и вышла за Джоан из комнаты. Я повернулся к Гордону.
— Ну?
— По городу гуляет слух, будто Ронсон хочет прижать тебя к ногтю, — сказал он.
Голливуд выпускал два вида продукции — фильмы и слухи. С утра до вечера здесь делали фильмы, а с вечера до утра плодили слухи. Многие спорили, что важнее — фильмы или слухи, но, по-моему, так и не пришли к какому-то определенному мнению.
— Выкладывай подробности, — сказал я.
— Ты сцепился с ним в Нью-Йорке? Он ведь не хотел, чтобы ты приезжал сюда к Питеру, а ты все же приехал. Как только ты улетел, он сразу связался со Стенли Фарбером, а завтра хочет прилететь сюда сам, чтобы с ним встретиться.
— И все, что ли? — сказал я.
— А что, этого недостаточно? — спросил он.
Я ухмыльнулся.
— Я-то думал, действительно что-то важное.
Я произнес это в тот момент, когда он наливал себе порцию виски. Гордон едва не выронил стакан.
— Послушай, Джонни, я ведь не шучу. Это же чертовски серьезно. Ты думаешь, что Дэйв Рот работает у него просто так?
Здесь Гордон был прав. Дэйв был правой рукой Фарбера, Ронсон устроил его помощником Гордона, чтобы можно было в любой момент нажать на меня. Теперь все было ясно. Если Рот встревал в дело, это сулило неприятности.
— А чем сейчас занимается Дэйв? — спросил я.
— Ты же знаешь Дэйва, — ответил он, пожав плечами. — Из него лишнего слова клещами не вытянешь, но, похоже, он чувствует себя довольно уверенно. — Гордон протянул мне стакан.
Я взял его и отпил виски, обдумывая ситуацию. Возможно, Ронсон на самом деле летит сюда, чтобы увидеть Фарбера, но кто лучше меня разбирался в делах компании? Я знал все ее слабые и сильные стороны. Я знал, что надо сделать и как сделать. И еще я знал, что меня никто не тронет, прежде чем дела компании не пойдут в гору.
— Послушай, Гордон, — сказал я, — перестань беспокоиться. С утра я буду на студии, и мы во всем разберемся.
Он с сомнением посмотрел на меня.
— Хорошо. Думаю, ты отдаешь себе отчет в своих действиях.
В комнату вошла Джоан, неся кофейник, за ней следовала Дорис с подносом, полным сандвичей. У голливудских жен, как и у жен дипломатов, очень развито чувство времени — они точно знают, когда им выйти и когда вновь вернуться. Я всегда поражался, как это они умудряются?
Мы с Дорис выпили лишь кофе. Была почти половина третьего, когда мы приехали к ней домой.
В доме было тихо, свет горел только в гостиной. Дорис сбросила пальто и прошла наверх. Через минуту она спустилась.
— Он все еще спит, — сказала она. — Мама тоже. Сиделка сказала, что доктор сделал ей успокоительный укол. Бедняжка, ей трудно даже понять, что происходит. Один удар за другим.
Я прошел за Дорис в библиотеку. В камине горел огонь. Очень кстати: ночь была холодной. Не исключено, что заморозки погубят виноград. Мы уселись на диван, я обнял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал. Она положила ладони мне на щеки и придвинула мое лицо к своему.
— Я знала, что ты придешь, Джонни, — прошептала она.
Я посмотрел на нее.
— Я б не смог быть вдали от тебя, даже если бы захотел.
Она положила голову мне на плечо, и мы стали наблюдать за язычками пламени в камине. Спустя некоторое время я сказал:
— Хочешь поговорить об этом, милашка?
— Для мужчины ты очень проницательный, — сказала она тихим голосом. — Ты ведь знал, что я не заговорю об этом первой.
Я ничего не ответил. Через несколько минут она снова сказала:
— Это началось вчера. Принесли телеграмму и вручили ее дворецкому. Я стояла возле двери, поэтому сразу взяла ее. Телеграмма была из Госдепартамента на имя отца. Я первая прочитала ее. И очень хорошо, что мне удалось сделать это первой. Вот что там было написано: «По сообщению нашего посольства в Мадриде, ваш сын — Марк Кесслер — убит в боях под Мадридом». Вот так просто. Я стояла возле двери, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Мы знали, что Марк где-то в Европе, хотя почти целый год от него не было вестей. Но мы не думали, что он в Испании, мы полагали, что он в Париже со своими старыми друзьями, и не беспокоились. Во всяком случае, не беспокоились всерьез. Мы знали Марка. Рано или поздно он бы написал. Да к тому же папа и сам полагал, что Марку лучше побыть вдали от дома после всего происшедшего.