Вот они начали просыпаться, снова везут тележку, громыхают бутылки, прозрачные стаканчики стайками рассыпаются по салону, хасид захлопывает книжечку, в бутылке ещё плещется, плещется ещё, как затекли ноги. Монахиня говорит о чём-то со стюардессой, — по-французски.
Проход впереди свободен. Все мужчины сидят. Морж, правда, проснулся, но он по голову в «Альгемайне Цайтунг», — пока очухается, пока то да се. Хотя бог их знает, этих неповоротливых млекопитающих, где они в молодости служили и чем вообще занимались в жизни до первого шага по карьерной лестнице в Raiffeizen или Deuche Bank. Если вообще, то сейчас. Если вообще, то сейчас.
Я наклоняюсь к рюкзаку, запускаю в него руку, чувствую холод стекла, отодвигаю стекло, чувствую холод металла, я встаю, перед глазами плывёт, я сажусь. Потом встаю опять, медленно выпрямляюсь и, пошатываясь, натыкаясь на кресла, иду в туалет. Блевать. Хасид укоризненно бросает короткий укоризненный, когда меня бросает на его соседку, californian blonde с длинными накладными ресницами.
— Sorry, sorry, — бормочу я на ходу, — и с облегчением повернув задвижку, встречаюсь с собственными глазами в зеркале.
— But you know. There’s one more thing I have to tell you. I'm lesbian.
Мы переглянулись. Я почувствовал, что Маша сейчас не выдержит и улыбнётся. Тогда я быстро спросил очень серьёзным тоном.
— You say it because you think it will affect your work? — Терри, явно приготовившаяся на всякий случай к обороне и вооружённой защите gay pride, слегка растерялась.
— No, noway.
— Then it’s okay. Right? — Я взглянул на Машу, которая старательно прятала улыбку, но тут уж не выдержала и притворилась, что закашлялась.
— Yep, it's fine.
Терри появилась в доме по той единственной причине, что предыдущего бэбиситтера, Джейн, дебелую студентку факультета истории искусств Университета Бостона, пришлось уволить. Мы вернулись с дня рождения Мирры, а на следующее утро Лиза, болтая ножками на высоком стуле и поедая блины, — настоящие, Маша отказывалась кормить ребёнка панкейками из полуфабрикатов, — заложила Джейн с поторохами.
— Why are you rubbing your eyes, honey? Haven’t you slept well? — спросил Мартин.
— They were yelling all night.
— Who?? — Маша оторвалась от плиты.
— Jane and that guy.
— What guy? — Мартин присел возле Лизы. — Tell me.
— I don’t know, — that guy. But they were yelling right downstairs. And she was yelling: «Never come again», and he was yelling «You, stupid witch». And then I heard the door slap. Is Jane a witch, really?? A real witch??
Мартин посмотрел на Машу, Маша посмотрела на меня и сказала по-русски:
— Давай, Лиза, заканчивай с блинами и иди, свой костюм примерь, а то уже мы скоро к бабушке с дедушкой поедем, не успеешь.
Лиза быстро цапнула последний кусок блина с арахисовым маслом, запихнула его в рот и побежала наверх.
— Руки помой!
— Хорошо, — крикнула та.
— So, it’s «stupid witch». Thank God for this bastard’s bad pronunciation, — задумчиво сказал Мартин и добавил — Don’t you think we need a new babysitter?
Терри была уже четвёртой. До неё была слабослышащая, не владеющая английским мексиканская домохозяйка, подруга уборщицы. Ещё была девушка, младшая сестра интерна из клиники Мартина, — эта очень хорошо сходилась с Лизой, очень — но именно в силу того, что никакой разницы в умственном развитии между ними не наблюдалось. Третью претендентку, Димину дочь, мы взять никак не могли, хотя она всем была хороша. Но Дима был страшно недоволен, ворчал, что нечего заниматься глупостями вместо подготовки к SAT и заранее взял с Маши клятву, что Катя останется безработной, и мы не могли нарушить эту клятву — никак.
«Мы не могли». Я всякий раз оказывался внутри этого «мы» с такой же лёгкостью, с какой человек, накурившийся травы, обнаруживает себя в телевизоре, среди действующих лиц очередного фильма с Брэдом Питтом или Гвинет Пэлтроу в главной роли. Если хочешь сохранить рассудок, ты вынужден всё время напоминать себе, что трип через полчаса закончится. Настоящие trippers не утруждают себя такими глупостями, — и приход, разумеется, у них в десять раз сильнее, тормоза придумали трусы. Но отходняк, отходняк, страшно представить. Если хочешь избежать абстиненции, помни, не забывай, что ты сидишь с ней и выбираешь бэбиситтера только потому, что Мартин уехал на срочный вызов к очередной шиншилле или морской свинке, а она сказала тебе:
— Слушай, ну посмотри на них вместе со мной. Свежим глазом, а?
И ты сидишь, смотришь свежим глазом, американские девочки-подростки, глухая мексиканка, но видишь ты только одно: старое издание «Тома Сойера», ещё советское, привезённое Машей из неизвестно каких соображений, из сентиментальных, должно быть, видишь и понимаешь, что точно такой же обшарпанный розовый том стоял на полке в твоей московской квартире, пока не перекочевал год назад к Андрею, десять лет — как раз подходящий возраст для Марка Твена, так мне показалось… И ты теряешь ощущение места и времени, — если немедленно не выдохнуть сладковатый дым, не вынырнуть сейчас же, то тебя так накроет этой водой, что жабры, которые ты отрастил за последние две недели, ничем тебе не помогут. Выдыхай, бобёр, выдыхай.
Выдохнуть пришлось через два часа, — когда Лиза помахала мне лапкой через заднее стекло «Лексуса», в котором они втроём отправились обедать к его родителям. Маша заранее извинялась, что вот, в Хэллоуин им придётся бросить меня днём на три часа… потому что оба старших О'Брайена соскучились по внучке, откладывать они уже три раза откладывали, и ради бога прости, но правда же ты пойдёшь с нами to trick-or-treat, пойдешь же, пойдёшь же? Пойду же, конечно, но до этого, раз такое дело, смотаюсь на Cape Cod, хорошо? Дадите мне вторую машину? «Лексус» принадлежал Мартину, мне досталась ее «Тойота».
Бип-бип, — сказала «Тойота», — бип-бип, а внутри, поразительным образом, ничем не пахнет, уж не знаю, чего я ждал, — ничем кроме пластика и освежителя в красной баночке, формой напоминающей флакон «Клима». Я не достаю ногой до сцепления, — ну, то есть, достаю, но как-то плохо, шарю рукой за спиной, слева, слегка придвигаюсь, пристёгиваюсь, ремень провисает на груди, я как будто пытаюсь поместить себя в очерченное Машиным телом пространство — и понимаю, что от желания у меня сейчас затрясутся руки, и быстро вставляю ключ, поворачиваю, смотрю на себя в зеркало, поднимаю козырёк, наконец, выдыхаю. «In this kind of situation you have to really control youself», — говорит радио в тот момент, когда я выворачиваю на Шестое. «Спасибо, — отвечаю я вслух, — это прекрасный совет. Прекрасный. Знать бы, кого благодарить». «You are listening to NPR. — с готовностью отвечает радио, — this is «The Connection». I'm Dick Gordon».