Толпа, подобно мотылькам вокруг пламени, не внимала их возгласам. На Юити надавили, и он услышал треск, как во время фейерверка. Это лопнули раздавленные под ногами воздушные шарики, вырванные из рук ребенка. Юити заметил, как в беспорядочном столпотворении спотыкающихся ног бултыхалась одинокая синенькая деревянная сандалия, словно обломок кораблекрушения.
Когда наконец Юити удалось высвободиться из тисков толпы, он обнаружил себя в совершенно другой стороне. Он поправил сбившийся галстук и пошел своей дорогой. Юити больше не оглядывался на пожар. Однако необыкновенная энергия толпы передалась его телу и возбудила в нем ничем не объяснимый восторг.
После этого он уже не знал куда податься, прогулялся еще немного, потом зашел в синематограф, где крутилось малоинтересное ему кино.
…Сюнсукэ отложил красный карандаш.
Плечи его сильно занемели. Он поднялся и, постукивая по плечам, двинулся в просторную библиотеку, расположенную рядом с его кабинетом. Около месяца назад он избавился от половины своего книжного собрания. С возрастом у него отпала надобность во многих книгах. Он оставил только те книги, что были им особенно любимы. Разобрал пустые полки и прорубил окно в стене, которая много лет загораживала свет. Северное окно вблизи зеленой кроны магнолии застеклил двойной рамой. Из кабинета в библиотеку переместил лежанку — на ней он любил подремать. Здесь Сюнсукэ чувствовал себя намного уютней, здесь он перелистывал фолианты, выставленные в ряд на маленьком столике.
Сюнсукэ вошел в кабинет, порылся на самой верхней полке с книгами на французском языке. Сразу нашел нужную книгу. Сборник стихов древнегреческого поэта Стратона [101] «Musa Paidica», изданный на рисовой бумаге во французском переводе. Этот поэт воспевал в эпиграммах только прекрасных мальчиков, этим вкусам следовал император Адриан [102] , возлюбивший юношу Антиноя [103] :
Нравятся мне белокожие, смуглые тоже приятны,
Золото-желтый любим, к темным питаю я страсть.
Мне светлоокий не чужд, и теряю рассудок мгновенно,
Если меня ослепит черных сияние глаз [104] .
Возможно, этот мальчик с медовой кожей, с черными волосами и смоляными глазами был родом из Малой Азии, как и прославленный восточный невольник Антиной. Это говорит о том, что идеал юношеской красоты римляне второго века находили в Азии.
Сюнсукэ взял с полки томик Китса «Эндимион» [105] . Взгляд его пробежал по строчкам, он помнил их наизусть.
«…Еще немного, — пробормотал старый писатель. — Уже ничто не будет утрачено из того, что было создано воображением; и в скором времени все будет завершено. Будет воплощен образ несокрушимой юности. Уже давно я не испытывал такого трепета или необъяснимого страха, как перед завершением произведения. Что может появиться в момент завершения, в этот наивысший момент?»
Сюнсукэ растянулся по диагонали кушетки, лениво перелистывая страницы книги. Он прислушался. В саду отовсюду заунывно стрекотали осенние цикады.
В книжном шкафу стояли в ряд все двадцать томов собрания сочинений Хиноки Сюнсукэ, изданные только в прошлом месяце. С корешков уныло и монотонно сияли иероглифы золотого тиснения. Повтор двадцатитомной скучной усмешки.
Старый писатель провел подушечками пальцев по золотым иероглифам на корешках собрания своих сочинений, будто желая приласкать из жалости некрасивого ребенка. На трех маленьких столиках возле кушетки лежало несколько небрежно раскрытых недочитанных книг, чьи белые страницы были похожи на крылья мертвой птицы.
Это был сборник стихов монаха Тона [106] , принадлежавшего школе Нидзе; «Повесть о Великом мире» была раскрыта на странице, где повествовалось о настоятеле храма Сигадзи; «Великое Зерцало» — на странице об экс-императоре Кадзане [107] ; собрание стихов сёгуна Ёсихисы Асикаги [108] , которого постигла ранняя смерть; там были тома «Кодзики» [109] и Нихонсёки [110] в великолепных старинных переплетах. В этих последних двух книгах непрестанно повторялась одна и та же история о том, как многие молодые и прекрасные принцы заканчивали свою жизнь в расцвете юности из-за скверной любовной истории, мятежа, заговора или самоубийства. Так случилось с принцем Кару. Так случилось с принцем Оцу [111] . Сюнсукэ обожал этих блистательных юношей старого переломного времени.
Он услышал стук в дверь кабинета. Было десять вечера. В этот поздний час он никого не ждал. Это мог быть старый мажордом с чашкой чаю. Сюнсукэ ответил, не оглядываясь на дверь. Тот, кто вошел, оказался не слугой. Это был Юити.
— Вы работаете? — спросил он. — Я поднялся в ваш кабинет так быстро, что мажордом, как ни странно, не успел остановить меня.
Сюнсукэ вышел из-за книжного стеллажа, остановился посреди кабинета и посмотрел на Юити. Появление красивого юноши было таким неожиданным, что ему показалось, будто он вышел из всех этих раскрытых фолиантов. Они обменялись приветствиями, приличествующими после долгого перерыва в общении. Сюнсукэ провел Юити к легкому креслу, а сам удалился за бутылкой вина, которую придерживал для друзей в книжном шкафчике. В уголке кабинета захныкал сверчок. Юити прислушался. Кабинет выглядел таким же, как и прежде. На декоративных полочках, окружавших окно с трех сторон, стояло множество старинного фаянса, не изменив своего расположения. Красивый примитивный божок тоже занимал свое изначальное место. Нигде не было видно сезонных цветов. Настольные часы из черного мрамора мрачно отстукивали время. Если старая служанка забудет завести их, то старый хозяин, отрешенный от повседневных забот, тоже не прикоснется к ним рукой, и через пару-тройку дней часы могут замереть.