Юити не спрашивал, куда они направляются; Кёко украдкой сжала его руку, облаченную в кожаную перчатку; затем приникла к его уху и прошептала:
— Не сердись! Сегодня мы едем в Йокогаму, чтобы купить материал для моего платья; на обратном пути остановимся где-нибудь пообедать. И вовсе не стоит расстраиваться. Намики бесится из-за того, что я не села на переднее сиденье. Я собираюсь порвать с ним. Я взяла тебя с собой демонстративно.
— Это демонстрация также против меня?
— Противный! А на твой счет у меня тоже есть подозрения. Кстати, ты сильно занят на своей работе в качестве личного секретаря?
Не будем прислушиваться к их сумбурной и кокетливой болтовне. Кёко и Юити шептались беспрерывно минут тридцать, пока машина мчалась по национальному хайвею «Кэйхин» до Йокогамы. Намики ни разу не встрял в их приватный разговор. В общем, Юити умело разыгрывал роль беззаботного любовника-соперника.
Сегодня Кёко вновь походила на женщину, чья фривольность сдерживала ее от влюбленности.
Болтая о пустяках, она опускала главное. Кёко все-таки не сумела заставить Юити увериться в том, как счастлива она сейчас, и это было единственное достоинство в ее неискренности и легкомысленности. Такого рода бессознательное утаивание, свойственное простоватым женщинам, люди называют жеманной уловкой, и здесь они сильно заблуждаются. Что касается Кёко, то ее опрометчивость была подобна лихорадке: только во время бреда и проговаривается кое-какая правда. Среди столичных кокеток водится немало кокетливых из стыдливости, из робости. Кёко тоже входила в этот список.
С тех пор как встречи с Юити прекратились, у Кёко вновь начались рецидивы легкомыслия и щегольства. Безрассудство ее не знало границ; ее жизнь не очерчивалась никакими рамками, никакими нормами. За ее повседневным существованием приходили понаблюдать друзья, но ни один из них и представить не мог, что в своей беспутности она точь-в-точь походила на человека, отплясывающего голыми пятками на раскаленном железе. Кёко ни о чем не задумывалась. Ни одного романа не прочитала до конца; осилив одну треть, она перескакивала к последней странице. В разговоре обязательно что-нибудь переврет или напутает. Когда присаживалась, тотчас закидывала ногу на ногу и покачивала ею, будто ей было скучно. Если изредка бралась за писание писем, то пачкала чернилами или пальцы, или кимоно.
Не зная, что такое любовь, Кёко принимала это состояние за скуку. Все эти дни и месяцы, пока она не встречалась с Юити, она пребывала в сомнениях, отчего же ей так скучно? Эта скука прилипала к ней повсюду, словно чернила к ее пальцам или кимоно.
Они проехали Цуруми, и, когда показалось море между желтыми зданиями складов рефрижераторного завода, она воскликнула как ребенок:
— Ой, море!
Старинный паровоз тащился мимо складских помещений по припортовой колее, заслоняя товарными вагонами весь вид на залив, и спутникам Кёко уже нечему было подивиться в следующий момент. Вместо ответного возгласа радости между ними повисло мрачноватое, будто клуб дыма, молчание. В эту начальную пору весны небосклон над портом, ощетинившийся мачтами, застилало тонким слоем копоти.
Кёко пребывала в уверенности, что едущие вместе с ней в одном автомобиле мужчины числятся у нее в любовниках. Ее убеждение ничем нельзя было поколебать. Или все-таки это была иллюзия?
Юити, наблюдая с чувственностью булыжника за страстью женщины, был вовлечен в парадоксальные размышления о том, что поскольку он не может осчастливить любящую его женщину в силу того, что его тело неспособно отвечать ей взаимностью, то единственная вещь, которую он мог бы совершить для Кёко, единственный духовный подарок, который он может преподнести ей, это наделить ее несчастьем; и в итоге он не испытывал ни капельки нравственных терзаний по поводу своей бессмысленной мести, затеянной во время той встречи в универмаге. Что же такое мораль?..
На углу Нанкингай [50] в Йокогаме все трое вышли из автомобиля напротив магазинчика, где торговали тканями для женской одежды. В этой лавке можно было приобрести дешевые импортные товары, поэтому Кёко заехала сюда с тем, чтобы выбрать ткань для весеннего платья. Приглянувшуюся материю, один образец за другим, она прикладывала на плечи и отправлялась к зеркалу. Потом возвращалась к Намики и Юити и спрашивала:
— Ну как? Вам нравится?
Свое мнение эти двое молодых людей выражали уклончиво, каждый раз подтрунивая над женщиной на разные лады: «Если ты появишься на ферме в этой красной тряпице, то она наверняка раззадорит быка».
Кёко прикинула на себя штук двадцать отрезов, но ни один из них не понравился, так и ушла без покупки. Они поднялись на второй этаж ближайшего ресторана «Банкаро», с пекинской кухней, и заказали ранний ужин на троих. За столом Кёко попросила подать блюдо, которое стояло напротив Юити:
— Ютян, будь любезен, подай вон то, пожалуйста!
Он не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть моментально в лицо Намики, когда их спутница нечаянно проговорилась.
Этот молодой человек в щегольском костюме с иголочки чуть-чуть скривил уголки рта и выдавил на смуглом лице циничную мужскую ухмылку. Затем оценивающим взглядом посмотрел на Юити и Кёко, после чего изящно перевел разговор в другую плоскость. Он стал говорить о футбольном матче с командой университета, в котором учился Юити, в свою бытность студентом. Было совершенно очевидно, что он раскусил обман Кёко насчет Юити — или Кэйтяна — с самого начала и, более того, запросто извинил этих двух заговорщиков. Мышцы лица Кёко напряглись, рот ее растянулся в подобии улыбки. Ну а кроме того, ее слова: «Ютян, будь любезен, подай вон то, пожалуйста!» — прозвучали с намеренной решимостью и свидетельствовали только о том, что ее оплошность была сознательной. Однако, несмотря на ее серьезное выражение, она казалась почти жалкой.
«А ведь Кёко никто в мире не любит», — подумал Юити. И затем этот бессердечный юноша, неспособный на любовь к женщине, стал перебирать в голове факты этой нелюбви к ней, но, кроме желания сделать несчастной эту женщину и себя самого, ничего не находил. Вдобавок ко всему он не мог не чувствовать некоторого сожаления о том, что она уже была несчастна и без его помощи.
После танцев в портовом данс-холле «Клифсайд» они снова уселись рядом на заднем сиденье автомобиля и помчались в Токио по национальному хайвею «Кэйхин». В пути Кёко разродилась очередной банальностью:
— Не сердись за сегодняшнее! Намики — просто мой друг.
Юити молчал. Кёко почувствовала, что он не верит ей, и опечалилась.
У Юити закончились экзамены. Уже началась весна согласно календарю. В один из дней после полудня, когда порывистый ветер ранней весны кружил пыль, а улицы окутывало желтоватым туманом, на обратном пути из университета Юити по распоряжению Нобутаки, которое он сделал накануне, заскочил домой к Кабураги.