Юити закончил читать письмо. С губ его сползла ироническая улыбка. Нежданно-негаданно он растрогался. Это письмо он получил в три часа, когда вернулся домой. По прочтении всего письма еще раз перечитал наиболее важные строки. Кровь прилила к щекам юноши, руки его время от времени непроизвольно подрагивали. Прежде всего — к несчастью — юноша по простодушию своему был растроган собственной сентиментальностью. Его растрогало то, что в чувствах его не было ни малейшей нарочитости. Сердце его забилось, как у больного, который пошел на поправку после серьезного заболевания. «Какой же я простак!»
Он прижал листки письма к своим зарумянившимся щекам. В таком сумасбродном пароксизме, вознесшем его до небес, он был опьянен пуще, чем от алкоголя. В то же время он почувствовал, что до сих пор дремавшие внутри его существа эмоции начали брожение. Подобно философу, который, прежде чем приступить к написанию трактата, отрешенно наслаждается сигаретой, он предвкушал удовольствие, откладывая открытие своей чувственности.
На столе стояли элегантные отцовские часы, украшенные бронзовым львом. Юити напрягал слух, чтобы согласовать биение своего пульса с тиканьем часов. У него была злополучная привычка смотреть на часы всякий раз, когда в нем начинало зарождаться новое чувство. Он тревожился, как долго будет тянуться это чувство, радостное оно или нет, и если оно угасало раньше, чем пройдет пять минут, он оставался, как всегда, невозмутимым.
От ужаса Юити зажмурился. И тотчас нарисовалось лицо госпожи Кабураги. Это был отчетливый карандашный набросок: каждая смутная линия оживляла в его памяти черты ее лица — глаза, нос, губы… Разве это не был тот же самый Юити, который сидел в поезде напротив Ясуко во время их свадебного путешествия и с неохотой рисовал ее черты в своем воображении? Внятность его воспоминаний была обеспечена, главным образом, пробудившимися в нем желаниями. Госпожа Кабураги, какой она возникла в памяти Юити, была обворожительна — будто красивей этой женщины он никогда в жизни не видывал.
Он широко распахнул глаза. Солнце вспыхнуло среди цветущих ветвей садовой камелии. Махровые цветы на дереве сияли всеми лепестками. Юити, безо всякой экзальтации, назвал по имени это чувство, с открытием которого нарочно медлил. Хуже того, он даже прошептал:
— Я люблю эту женщину, воистину.
Юити знал по своему горькому опыту, что чувства становятся фальшивыми, как только их обозначают словом. Свои новые чувства он вознамерился подвергнуть тестовому испытанию на окисление.
— Я люблю этого человека. Не могу поверить, чтобы это была неправда. Всеми своими силами я не смог бы отвергнуть эти чувства. Я люблю эту женщину!
Он больше не пытался подвергать анализу свои чувства, ибо все смешалось и перепуталось в его бедовой голове — воображение с желанием, воспоминания с надеждой, радость с безумием. Теперь он помышлял взять все сразу — свою привычку к самоанализу, свое самосознание, свой идефикс, свой рок, свое врожденное чувство к истине — и с проклятиями отправить на кладбище. Все это, разумеется, мы, по обыкновению, относим к тому, что называется симптомами болезни современности.
И разве случайно, что в урагане своих несуразных переживаний Юити неожиданно вспомнилось имя Сюнсукэ?
«Вот именно! Я должен немедленно увидеть господина Хиноки. Нет более подходящего для меня собеседника, чем этот старикан, которому я мог бы доверить все восторги моей любви. А почему? Если я немедля признаюсь ему в своей любви, то он сможет разделить мою радость и в то же самое время примется жестоко мстить, как он умеет это делать — с дьявольским хитроумием. Вот почему…»
Юити поспешил в прихожую, чтобы позвонить. По пути столкнулся с Ясуко — она как раз вышла из кухни.
— Что за беготня? Видно, что ты чем-то весьма обрадован, — сказала жена.
— Разве тебе понять?
Он пребывал в хорошем расположении духа и сказал это с тем жестким великодушием, какого никогда раньше не выказывал. Ведь он был влюблен в госпожу Кабураги и вовсе не любил Ясуко. Более искренних, более естественных чувств он еще не знал.
Сюнсукэ был дома. Он предложил встретиться в баре у Руди.
Он ждал трамвая, обе руки в карманах пальто, словно мелкий воришка, подкарауливающий жертву, пинающий камешки, постукивающий подошвой. Резко, но задорно он присвистнул вслед грубияну, с лихостью промчавшемуся близ него на велосипеде.
Старенький, покачивающийся из стороны в сторону городской трамвай был под стать своим дремотным пассажирам. Юити по привычке прильнул к окну и погрузился в мечтания, глядя на тянущиеся ряды городских строений, тонущих в сумерках ранней весны.
Он чувствовал, что его воображение раскручивается, как волчок. Чтобы волчок не свалился, его нужно вращать еще сильней. Кто поддаст оборотов слабеющему, но все еще вращающемуся волчку? Сила, раскрутившая его вначале, уже иссякла, а дальше-то что делать? Юити опасался, что у него останется всего только одна причина для радости.
«А вот сейчас-то я знаю наверняка, что любил госпожу Кабураги с самого начала, — раздумывал юноша. — В таком случае почему же я удрал от нее в прошлый раз в гостинице „Ракуё“?»
От этих мыслей его пронизал озноб. Юити второпях побранил себя за страх, за трусость. Ведь сбежал он от госпожи Кабураги всего лишь из-за своего малодушия.
Сюнсукэ все еще не появлялся в баре.
Никогда прежде Юити не поджидал писателя с таким нетерпением и надеждой. Снова и снова рука его нащупывала письмо во внутреннем кармане. Он дотрагивался до него, как очарованный до талисмана, надеясь, что таким образом чувство его не ослабеет до прихода Сюнсукэ.
Было что-то величественное, что-то претенциозное в том, как в тот вечер Сюнсукэ распахнул двери бара (здесь, по-видимому, сказалось нетерпение Юити). На нем был плащ с капюшоном поверх японского костюма. При его щегольстве в последнее время он и тут отличился. Юити подивился, когда увидел, что Сюнсукэ обменялся с мальчиком за стойкой дружелюбными поклонами, прежде чем присесть к нему за столик. Среди присутствовавших в этом заведении не нашлось, кажется, ни одного мальчика, которого бы Сюнсукэ не ангажировал или не угостил.
— Ну, давненько ж мы не виделись!
С юношеским пылом Сюнсукэ протянул руку для рукопожатия. Юити пробормотал что-то невнятное. Сюнсукэ начал разговор спокойно:
— Говорят, что госпожа Кабураги сбежала из дому.
— Вы уже наслышаны?
— Господин Кабураги с пеной у рта рассказал. Пришел посоветоваться со мной, как с прорицателем, чтобы я нашел его пропавшую вещицу.
— А господин Кабураги… — едва вымолвил Юити, но затем плутовато улыбнулся. Это была шаловливая улыбка мальчугана, затеявшего проказу; за ней он скрывал свой чистый неподдельный интерес. — Он назвал вам причины?
— От меня он что-то утаивал. Ничего не сказал. Но по всей вероятности, жена его подсмотрела, как ты занимался с ним любовью.
— В самое яблочко! — воскликнул ошарашенный Юити.